Лесной Охотник
Шрифт:
Впрочем, о том, женат ли он, она не спросила ни разу. Он тоже не носил кольца, но все-таки… он ведь мог оставить его в своей комнате. Франциска очень кратко расспросила его о военной службе, и это было весьма кстати, потому что, несмотря на хорошо усвоенные подробности мучений 25-й армии под Арденнами, он не хотел слишком вдаваться в детали.
— У вас странный акцент, — вдруг сказала она, когда он потянулся за стаканом воды.
Он продолжил свое движение, ничем не выдав напряжение, и сделал большой глоток.
— Я знала… встречала… людей из Вестфалии раньше. Ваш акцент… звучит как-то
— Акценты столь же различны, сколь и люди, я полагаю, — ответил он. Не звучал ли его голос слишком сдавленно, когда он это сказал?
— Возможно, — согласилась она, неопределенно поведя плечами.
— Я хочу вас спросить.
И да поможет мне Бог, подумал он. Она сосредоточилась только на нем, как цепкий следователь Гестапо.
— На какой проект в Гестапо может работать журналист и фотограф «Сигнала»?
Она даже не моргнула. В серых глазах вдруг мелькнул фиалковый блик. Ему это показалось, или дело просто в игре света и тени? Так или иначе, взгляд ее оставался спокойным. Она повернула голову, словно собиралась заговорить с кем-то, кто только что вошел в зал — возможно, кто-то из гостей с вечеринки, которому она бы хотела представить своего нового друга майора Хорста Йегера.
Похоже, я протянул свой мост слишком далеко, подумал Майкл. Но на попятную не пошел, а принялся ждать.
— Мы оба солдаты, — заговорила Франциска, и ее взгляд начал перемещаться от собеседника к другим посетителям и обратно. — У вас свое поле битвы, а у меня свое, потому что мы оба любим Германию и Рейх. Что еще может быть важно для нас?
— Жизнь, — сказал он, и это ошеломило его, потому что он понятия не имел, отчего решил сказать именно так.
— Жизнь, — качнула головой она. — Это битва.
Он обглодал мясо до костей и отодвинул тарелку в сторону. Глядя на нее, Майкл чувствовал, как его сердце начинает биться сильнее. Ее глаза были сосредоточены на нем, они разбирали его на куски, и даже, когда он просто сидел молча, эти глаза с интересом изучали его, а острый ум размышлял о том, что он должен сказать дальше.
И вправду, что он должен сказать?
Придумать какую-нибудь пошлую остроту, чтобы заманить ее наверх, в свою кровать, в комнату 214, за что могло бы умереть большинство джентльменов в этом мире? Что до него… он ведь пустая униформа, надетая в качестве маскарадного костюма! Он подумал… и почувствовал в себе страх, что она разглядит саму его суть. Майкл боялся того, что она может подумать о нем, обо всем, через что он прошел — о крови и огне, о муках и скорбях. Он страшился, что она прочтет его душу в момент, когда уверенность его даст трещину. Ему казалось, что для этой женщины, для этого существа, для этого задания, он был недостаточно хорош.
Франциска заговорила, резко сменив тон.
— Я не шлюха, — сказала она. — И мне не жаль тебя. Если твоему отряду завтра утром прикажут идти на восток, или послезавтра, то это твой долг по службе — отправиться воевать. То, что я сказала тебе с самого начала, остается в силе. Я хотела бы сфотографировать тебя для моей статьи. Зачем? Потому что ты очень красивый
Ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями.
— Я могу превратиться в животное, но сейчас дверь клетки заперта, — только и смог сказать он.
— На то и расчет, — отозвалась Франциска, и улыбнулась, продемонстрировав прекрасные ямочки на щеках.
Она демонстрировала их и там, за закрытой дверью отельного номера, когда ее красное шелковое платье скользнуло на пол с мягким шепотом. Майкл подумал, что в выточенных ложбинках на ее спине можно было бы проводить прекраснейшую чайную церемонию. Налить в них холодной воды, встать на четвереньки и попробовать живительную влагу иссушенным языком, что могло бы приравняться к блаженству путника в пустыне, набредшего на долгожданный оазис.
За окном все еще мелькали оттенки пожарищ, оставшихся после воздушного налета, и сейчас Майклу казалось, что он всем телом ощущает их жар. Впрочем, он не удивился бы, если б выяснил, что этой ночью в его номере гораздо жарче.
Она сказала, что хотела бы оставить маленькую лампу на письменном столе зажженной, чтобы эти часы, которым надлежит быть утерянными во времени, были освещены.
Они стояли друг напротив друга в центре комнаты и восхищенно ласкали друг друга руками. Ее пальцы играли с мышцами его рук, проводили по волосам на груди, по твердому животу и опускались ниже…
Лаская ее, он понимал, что видит перед собой нечто потустороннее, что просто не может принадлежать этому обыденному миру. Взгляд его был голодным, и ему не терпелось попробовать лакомый кусочек. Он перемещал руки по ее телу, как скульптор, согревая гладкий камень перед тем, как поработать над ним. У нее было сильное, подтянутое тело. Сильнее, чем у других женщин, с которыми ему приходилось бывать. Ее груди были не большими и не слишком маленькими, и Майкл чувствовал истинное наслаждение, прикасаясь к твердым соскам пальцами и языком.
Он скользнул руками по ее бокам, чувствуя пульсацию жизни в этом сильном теле — прекраснейшем окаймлении ее таинственной души. Майкл костяшками пальцев провел вниз по ее животу до пупа, и, когда он остановился там, она тихо выдохнула от щекотки. Когда его рука опустилась ниже и задержалась на черном треугольнике волос между упругими бедрами, она едва заметно вздрогнула.
Майкл обхватил затылок Франциски левой рукой и потянул ее к себе, чтобы впиться в ее губы поцелуем, однако она прижала палец к его подбородку, сообщая: у тебя еще нет разрешения на это.