ЛЕСНОЙ ЗАМОК
Шрифт:
Так что, едва вывернувшись из жарких объятий Иоганны, ухитрившейся многократными лобзаниями обслюнявить ему рот и щеки, Алоис снял шлем и церемонно поклонился девице.
«Это твой дядя Алоис, — сказала дочери Иоганна. — Он замечательный человек. — Она повернулась к Алоису: — Ты стал еще краше. Это, наверное, из-за мундира? — Иоганна приобняла дочь. — А это Клара».
И тут Иоганна расплакалась. Клара была ее седьмым ребенком. Из шести остальных четверо уже умерли, пятая была горбуньей, а единственный сын болел чахоткой.
«Бог наказывает нас за грехи не покладая рук», — сказала она, в ответ на что Клара только кивнула.
Но у Алоиса не было ни малейшего желания говорить о Боге. Проведи в Его обществе хоть немного времени, и твой Кобель, заскулив, бессильно подожмет хвост.
Он отправился на прогулку по деревенским окрестностям в обществе Иоганны и Клары. Дошли они и до той части земель Непомука, которые теперь принадлежали мужу Иоганны, и обнаружили его там. Иоганн Пёльцль (что, впрочем, Алоиса не удивило) оказался совершенно не похож на ослепительно голубоглазую Клару. Глаза у него были серые и тусклые, продольные складки бежали по лицу, уныло висел нос. Было совершенно ясно, что он давно уже оставил малейшую надежду на то, что честный и упорный труд поможет ему когда-нибудь разбогатеть. Впрочем, Алоис и посмотрел на него только мельком. Пёльцль постарался сделать вид, будто он очень занят. В поле оставались кое-какие скирды, зерно в которых, правда, уже испортилось настолько, что годилось на корм разве что свиньям, а Пёльцль стоял, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу, как будто минута-другая, потраченная на разговор с важным гостем, обернется для него неисчислимыми убытками. Конечно, парадный мундир Алоиса не мог не вызвать у него зависти, которая только усилилась, когда гость, посетовав на хвори, преследующие его супругу, объявил, что хочет взять служанку из добропорядочной и работящей семьи. И не исключено — хотя торопиться тут некуда! — что его выбор может пасть на Клару.
Услышав о сумме, которую дочь сможет ежемесячно посылать домой, Пёльцль оказался не в состоянии возразить. Деньги, поступающие независимо от собранного с полей, лучше любого урожая, а денег-то у него, как всегда, не было. И альтернатива — в очередной раз попросить взаймы у свояка Ромедера или у тестя Непомука — не слишком радовала. Пёльцль уже слышал ругань, которая неизбежно обрушится на него дома, если он сейчас откажется. Иоганна и без того-то стала настолько сварлива, что он частенько (хотя и втайне) подумывал о том, что вместо крови у нее в жилах течет уксус. Да и выслушивать тяжелые вздохи, которыми разразится Ромедер, расставаясь с несколькими кронами, ему не хотелось.
И уж в самую последнюю очередь был он готов принять, к сведению очередное отеческое назидание старого Непомука. Это оскорбило бы его чувство справедливости. Земледелец может быть как угодно опытен и прилежен, но если ему не везет, то уж не везет, так чего ради платить дань собственному невезению дважды, выслушивая советы окружающих, вдобавок к тому, что твоя земля практически ничего не родит? Поэтому он смирился с тем, что Кларе предстоит отправиться в город поработать на дядю Алоиса, но ярость, охватившая его при этом, была особенно всепоглощающей потому, что не могла не оказаться бессильной.
Через неделю после возвращения Алоиса на службу в Браунау Клара отправилась следом с маленьким саквояжем, в котором лежали ее скромные платья и прочие бесхитростные пожитки.
Алоис и Анна Глассль занимали трехкомнатный номер на постоялом дворе у Штрайфа — во второй самой приличной гостинице Браунау. На чердачном этаже, где ночевала гостиничная прислуга, нашелся чуланчик и для Клары.
Какое-то время Алоис носился с мыслью о том, что Клара время от времени будет принимать его у себя в чулане, но племянница отнюдь не приветствовала его намерений, по меньшей мере таких. Всем, включая Анну Глассль, было очевидно, что Клара чрезвычайно почитает своего сделавшего столь головокружительную карьеру дядюшку, но никаких поводов для беспокойства его законной жене это не давало, по меньшей мере пока! Девушка оказалась такой набожной, что это представлялось просто невероятным, пока не вспомнишь, что всю свою недолгую жизнь она прожила бок о бок со смертью. Искорки, вспыхивающие в ее небесно-голубых глазах, намекали на присутствие ангелов — угодных Господу и, увы, уже неугодных.
Алоису же наверняка снились другие таинственные порталы: запертые врата, за которыми скрывалась девственность Клары, могли оказаться крышкой ледника. Поэтому он вовсю любезничал с племянницей, однако делал над собой сознательные усилия, чтобы ее не трогать. Жена Алоиса, к тому времени уже отчаявшаяся, как ворона со сломанным крылом, поначалу смирилась с его тягой к горничным и кухаркам, но в ходе предпринятой ею кампании по изничтожению фамилии Шикльгрубер впала в перманентную подозрительность. Никогда еще Алоису не доводилось сталкиваться с ревностью столь страстной, столь всеобъемлющей и вместе с тем столь оправданной. Но он полагал, что сумеет справиться и с этим.
Считая себя человеком, для которого главное — служба (включая безукоризненность внешнего облика и строжайшую пунктуальность, с которой выполняется ничтожнейшее дело), Алоис, разумеется, не зря простоял столько лет на таможенном посту, в корне пресекая малейшие попытки путешественников и коммивояжеров обмануть империю Габсбургов на сумму таможенного сбора или хотя бы на часть этой суммы; научившись распознавать приемы и повадки контрабандистов, он поневоле в существенной мере усвоил их. И теперь ему предстояло применить благоприобретенные навыки лжи и притворства, чтобы отвлечь внимание Анны от девицы, в чуланчик которой на чердачном этаже гостиницы он вознамерился похаживать.
Венцы в старину шутили: для достижения общественного согласия необходимо, чтобы и полицейские, и воры постоянно оттачивали собственное мастерство. Алоис часто размышлял над этой шутливой сентенцией. Применительно к нему с Анной Глассль в ней отсутствовали иронические обертона. Чем феноменальнее обострялось ее чуть ли не ясновидение, тем фантастичнее становились и выдумки, к которым он теперь прибегал.
У нее имелись все поводы для ревности. В иной день он успевал совокупиться со всеми тремя женщинами, с которыми проделывал это на постоянной основе. С утра, полупроснувшись, он ублажал жену; днем, в обеденный перерыв, который удачно совпадал со временем, когда горничные мыли полы, а Анна Глассль устраивала себе послеполуденный отдых, он повадился пристраиваться к стоящей на четвереньках избраннице сзади, так что, строго говоря, плохо помнил ее в лицо. Ну а вечером, когда Анна Глассль удалялась почивать, его ждала Фанни.
Так что выдержка и терпение, проявленные им с Кларой Пёльцль, объяснялись главным образом ночными ходками на сторону, пусть и принципиально другую: сильнее всех остальных, по крайней мере на данный момент, его интересовала девятнадцатилетняя официантка гостиничного ресторана Фанни Матцельбергер, чувственная, гибкая и, по любым меркам, обольстительная. Поначалу он отводил глаза от нее, скользящей от столика к столику, чтобы не выдать своих чувств, но было в самом движении ее бедер нечто зазывное, и это нечто подсказывало ему: Фанни порядочная девушка, которой смертельно надоела собственная порядочность.
И впрямь, как он вскоре выяснил, поднявшись к ней в чуланчик, всё на тот же чердачный этаж, она оказалась девственницей в самом мучительном и многострадальном смысле, заповеданном стародавней деревенской традицией: врата формальной невинности стояли нетронутыми, чего, увы, никак нельзя было сказать о задней калитке. Алоиса подобное приглашение зайти в дом не устраивало. Его Кобель был слишком велик, чтобы как следует освоиться в «сраной сраке» (так или примерно так он изволил выразиться). Отворяя калитку, Фанни немножко покричала (сдавленным голосом, чтобы не перебудить остальных обитательниц чердака), трудно пришлось обоим. Тем безумнее оказалось само соитие. И тот и другая внезапно почувствовали, что любят друг друга, — реакция, не столь уж и редкая в тех случаях, когда приходится контрабандой протаскивать и протискивать мимо таможенного поста товар, беспрепятственный провоз которого освящен физиологией и веками.