ЛЕСНОЙ ЗАМОК
Шрифт:
Эдмунд наконец заплакал.
— Ах, папочка, — запричитал он, — только, пожалуйста, не умирай… не умирай, папочка!
Его родители в недоумении переглянулись: уж больно серьезно отреагировал четырехлетний мальчик на пусть и сильный, но все же достаточно тривиальный приступ кашля.
— Папочка, заклинаю тебя, не умирай! Я попрошу Боженьку не допустить этого, и Он меня послушается. Я ведь молюсь Ему каждый вечер.
«А я вот не молюсь!» — Алоис чуть было не произнес этих слов. И не произнес только потому, что боялся: стоит заговорить, и на него вновь нападет кашель. Поглядев на жену, он мрачно покачал головой. Набожные бабы — вот кто самые настоящие контрабандистки, протаскивают всякую дрянь через таможенный пункт детского
Тем не менее Алоис воздержался от упреков. Как знать, самым маленьким вера в Боженьку, может, и впрямь нужна. Пусть пока все остается, как есть. А главное, как трогательно любит он мать и особенно отца!
На втором этаже, у себя в детской, Адольф, слыша смех родных, вознамерился отомстить им за это безудержное веселье в его отсутствие. Мальчик решил подрочить. Мастурбировал он на мысленный образ Луиджи Лучени, фотографию которого увидел накануне в «Линцер тагес пост». Особенно запомнились ему усики убийцы — маленькие и узенькие такие усики, легкий намек на усы над верхней губой. Усики Лучени раздразнили его воображение. Совсем недавно, когда они с Анжелой еще жили в одной комнате, он как-то мельком увидел ее лобковые волосы, едва-едва наметившиеся, крошечный кустик каштановых волос в самом укромном месте. Усики Лучени, величиной с почтовую марку, были практически такими же.
Это сравнение как-то особенно возбудило его: слегка заволосатевшая щелка сестры и покрытая пушком верхняя губа убийцы-маньяка. А уж когда Алоис раскашлялся так, словно был при смерти, Адольфу не составило труда добиться того, к чему он стремился.
На одном из Burgerabend Алоису захотелось принять участие в общей дискуссии. Произошло это после выступления присяжного атеиста, с откровенным удовлетворением заявившего собутыльникам: «Я здесь единственный по-настоящему смелый человек. На меня снизошла благодать. А всё потому, что я не верю в Бога».
На взгляд Алоиса, настроенного весьма скептически, человечек этот был редким паршивцем, хотя и не без доставшихся по наследству достоинств: его родной дед выступал одним из учредителей традиционных вечерних собраний. В остальном же ему было явно нечем похвастать. Так что Алоис решил вступить в спор. Для начала он заявил, что, разумеется, каждый интеллигентный человек волен определять лично для себя, верит он в божественное начало или не верит, что же касается самого Алоиса, то он, безусловно, презирает суеверную публику, бегущую в церковь молить Господа при первых же признаках сгущающейся над нею грозы, однако же он, Алоис, раз в год непременно заходит в костел, и случается это в день рождения государя императора.
— По-моему, почитать надлежит Франца-Иосифа. Особенно теперь, после смерти Сисси.
Вскоре он, увы, обнаружил, что в данном кругу преобладает несколько иной подход к подобным вопросам. Сливки местной буржуазии, далекие от показной религиозности, ходят тем не менее в церковь достаточно регулярно.
Будь Алоис моим клиентом, я обязательно предостерег бы его. Тайное презрение к религии — одна из привилегий высших слоев общества, однако они этим не бравируют, чтобы не подать дурного примера простолюдинам.
Один из пожилых нобилей тут же возразил Алоису:
— Я и сам не из тех, кто вне себя от радости спешит в церковь каждый, отмеченный в святцах, день. Религиозные праздники такого рода, как правило, служат чем-то вроде спасительной гавани для несчастных женщин, но ничем более того. Однако не будем забывать, что без религии в мире воцарился бы хаос. Атеизм — кратчайшая дорога к всеобщему безумию, этому нас учит история.
Алоис с
— И все же, мой дорогой господин, позвольте напомнить вам, что и самой религии не чуждо своего рода безумие. Даже несколько типов безумия, если уж быть точным. В качестве доказательства я могу перечислить имена отличавшихся глубокой безнравственностью пап… — Он и впрямь помнил эти имена. — Сикста IV, Иннокентия VII, Александра VI, Юлия II, Льва X и Клемента VII. Все они практиковали симонию и назначали кардиналами собственных незаконнорожденных сыновей. Да, мой дорогой господин, подобную коррупцию нельзя не признать разновидностью безумия.
Алоис сел на место и с удовольствием выслушал жиденькие аплодисменты — не более чем дань вежливости, причитающаяся каждому оратору (что он понял с неудовольствием). Однако по пивной пробежал холодок. Слишком уж он разоткровенничался. Осознав это, Алоис пришел к неприятному для себя решению бывать на таких вечеринках пореже. А если и наведываться туда, то по преимуществу держа язык за зубами.
Тем не менее Burgerabend превратились для него в своего рода праздники. Местный нобилитет, что ни говори, умел жить. Практически все что-нибудь да коллекционировали, были наслышаны о всевозможных технических новшествах вроде домов с водопроводом и электричеством. Скоро такое должно было стать доступным каждому обеспеченному человеку. И Алоис вновь поневоле почувствовал собственную отсталость.
Стоит ли удивляться тому, что на вечеринках он частенько вспоминал молодых офицеров, которым, нищий юнец, тачал сапоги в Вене, и прекрасных дам, что, как мечталось ему когда-то, аккуратно снимают шикарные шляпы, прежде чем улечься к нему в постель. А на обратном пути его одолевала тоска по всему, что не сбылось.
Позволю себе предположить: интенсивность подобных разочарований столь велика, что их, бывает, испытывают и святые; жалости к себе самому присущ лишенный верхнего горизонта оперативный простор. Но дело это душевно крайне затратное. И Алоис переплачивал. С некоторых пор ему прекратили приносить отдохновение и ночные сны. Он даже развил в себе по наитию опасное понимание того факта, что сновидения представляют собой нечто вроде ярмарочных павильонов, в которых, потрясая просроченными долговыми расписками, к тебе подступаются твои мертвецы. Да и наяву он вспоминал теперь и Иоганна Непомука, и свою покойную матушку, а затем уж — волей-неволей — и обеих ушедших из жизни жен. А что, если вся эта компания столкнется в ярмарочных павильонах сна? Или хотя бы жёны? Что они порасскажут друг дружке об общем муже? То-то будет для него кабала. Это даже хуже, сказал он себе, чем если бы подружились две твои бывшие любовницы!
Сия острота принадлежала не ему; так соизволил пошутить — и с большим успехом — один из завсегдатаев общегородских вечеринок. Разумеется, этот старый повеса был из нобилей, он принадлежал к одному из лучших семейств города. Алоис запомнил меткое словцо и уже от собственного имени отпустил в ближайшей пивной. И простолюдинам оно пришлось по душе ничуть не меньше, чем сливкам городского общества. Какая, однако, жалость, какая несправедливость, что сейчас эта шутка вспомнилась ему так некстати!
Адольфу понравилось в новой, леондингской, школе. Дорога до нее была куда короче и удобнее, чем до монастырской школы из дома над мельницей. И все же, хотя учился Ади по-прежнему прекрасно, он каждый день с нетерпением дожидался окончания уроков. Кумбергский лес, на краю которого стоял городок, был полон укромных полян и даже маленьких пещер, которые замечательно подходили для того, чтобы устраивать в них засады. Он уже навербовал однокашников для лесных сражений, и они бились в лесу ближе к вечеру несколько раз по будним дням, тогда как главное событие происходило в утренние часы каждую субботу: большая война между американскими первопоселенцами и краснокожими.