Лесные дали
Шрифт:
– Потому-потому, - передразнил Чур, который нередко выпивал с Сойкиным и недолюбливал Чупрова.
– А может и не потому. Вон у Рожнова кобель - попадись ему один на один, он тебя до смерти загрызет. А семейства у него, считай, никакого. Как по-твоему - грызун он или кто?.. Или возьми, к примеру, жену мою. Грызет не хуже того кобеля, а мы, брат, с ней как-никак одного семейства.
– И, сплюнув на пол, под хохот лесников проворчал: - Ученый нашелся. Верно я говорю, Ярослав?
Серегин кивнул. А словоохотливым Чур, довольный тем что его слушают, с подъемом спешил высказаться:
–
– Так уж и не могут, - усомнился Чупров. Он безраздельно верил в силу науки.
– Дай срок, время дай - определят. У них приборы, электроника. Теперь, брат, точно могут. Непременно найдется ученый, который определит. А то нет? Ученые - они все должны знать в своей области. Как, скажем, лесник. Хороший лесник знает свой участок как свои пять пальцев. Чтоб каждое дерево - в лицо, тогда ты лесник.
– И вдруг, точно ошпаренный, хлопнул себя по щеке: - Гляди-ка комар чертов. Откуда? Рано еще.
– Первый комар кусать не должен, - авторитетно изрек Чур.
– Это почему же не должен?..
– спросил Хмелько недоверчиво.
– Потому как разведчик. Служба у него такая, устав, - ответил на полном серьезе Чур.
– Глупости, антинаучно, - блеснул эрудицией Чупров.
– Кусает только самка. Самец совсем смирный. А самка - тварь кровожадная.
– Одним словом - баба, - весело подхватил Чур.
– И совсем сомнительно ты говоришь, - недоверчиво отнесся Хмелько к словам Чупрова.
– Что ж он, самец-то, святым духом питается?
– Не знаю, не поинтересовался. Может, травой, может, он вегетарианец.
– Это где ж ты не поинтересовался?
– любопытствовал Хмелько.
– А помнишь, ученый профессор приезжал? У Кобрина останавливался. Насекомую тварь изучал. Так он, не поверите, вот спец был: различал, который из них комар, а которая комариха. Запросто. А то нет? Ты вот скажи - как? По мне они все одинаковые. А он знал, потому что это его участок, хлеб его. Сядет бывало, ему на руку комар, вопьется. Он не сгонит, не раздавит его, нет. Возьмет маленькие ножнички и аккуратненько чик комарику зад. Отрежет, как хирург, да так, что комар и внимания не обратит на такую операцию. Сидит себе как ни в чем не бывало и посасывает профессорскую кровь. А она из отрезанного зада так и течет, так и капает. И пять и десять минут - все течет, течет, а комар все не может насытиться, потому как утроба у него дырявая. Не будь дыры - комар бы напился и улетел себе. А тут нет утробы - вот он и сосет, как пожарная машина. А профессор дивится - аппарат, говорит, какой мощный. Сложный, говорит, механизм даже у такой ничтожной
– Врешь, - усомнился Хмелько.
– Ты сам все такое видел?
– Нет, зачем, Кобрин рассказывал.
– Враки, - уже твердо сказал Хмелько.
– Пустое. И Кобрин пустой.
– Нет, Кобрин - голова, - возразил Чур.
– А что голова? Не всяк умен, кто с головою. Правду говорят: голова без ума, что фонарь без лампочки, - ответил Хмелько. Кобрина он не любил.
Разговор тянулся без системы, забывали, с чего начали. И, только посмотрев на рассеянно-задумчивого Ярослава, Чупров вспомнил Сойкина, похлопал Ярослава по плечу:
– Пташки не бойся: он трус. С ним надо посмелей да построже.
– Верно говорят: на смелого собака лает, а трусливого кусает, - не совсем к месту ввернул Хмелько - любитель посудачить.
– Только если ты Леля на него напустишь - непременно покусает.
– В лесу не покусает, - замотал головой Чур.
– Пташка на дерево сиганет с испугу.
– С испугу куда хошь сиганешь, - подтвердил Хмель.
– Я однажды мыша в доме гонял. Кочергой под кроватью, под столом шурую проклятого, а он, чтоб вы думали? И не поверите - как сиганет от моей кочерги - и под кошку. Она на половике лежала. Так он под нее спрятался. Ей-богу: какой-то хитрющий мышонок оказался.
– Не мышонок хитрый - кошка дура, - резюмировал Чур.
– Так уж и дура, - не согласился Чупров.
– А может, они союзники, почем знаешь - может, у них такой уговор есть - друг другу помогать. А то нет?
– Не, с испугу она. Всякая тварь по-своему защищается - философствовал Хмелько.
– Возьми обыкновенного дрозда. На сороку или на ворону, когда те у них яйца или птенцов воруют, как они набрасываются? Всем миром, потому как в одиночку дрозду с сорокой не справиться. Так они стаей. Со всех сторон налетят, как эти истребители на бомбардировщика, и давай на лету клевать. Только пух от сороки летит.
– Дрозд хитер, - включился Чур.
– Он и с нашим братом, с человеком, ловко воюет. Пометом хлещет. Когда у дроздов гнезда - в лес не ходи либо подальше от гнезд держись, а то обгадят всего с головы до ног. Летит он на тебя, окаянный, что твой штурмовик, и, значит, бреющим… пометом.
Появление лесничего прервало разговор. Погорельцев, подтянутый, важный, начальнически оглядел всех, улыбнулся, в тон сказал шутливо:
– Веселые байки рассказываете? Кто главный закоперщик?
– Чур у нас специалист… по басням, - ввернул Чупров.
– Главспец со стажем.
Погорельцев покровительственно улыбнулся, показывая всем, что настроение у него отличное и собрал он лесников и рабочих, чтоб сообщить им нечто приятное и порадовать. Расспросив лесников, как на их участках перезимовали посадки и есть ли порубки, он сообщил, что недельки через две начнут выделять делянки под сенокосы, а до этого всему лесничеству предстоит выполнить чрезвычайно ответственную и почетную задачу. Сказав это, он сделал внушительную паузу, подогревая нетерпение, и повторил:
– Да, именно почетную и ответственную. Это слова Петра Владимировича Виноградова, директора нашего лесхоза.