Лесные Вехи
Шрифт:
– Он есть хочет, – пояснил мужчина, укладывая сопротивляющегося малыша в корзину, – можно теплого молока с вечерней кашей развести пожиже. Должен осилить.
Пока Йега укачивала малыша, Иван подготовил ему жидкую кашицу и рожок. Карапуз припал к рожку и, попёрхиваясь и давясь, жадно выпил первую порцию. Вторую он пил уже спокойнее, и, так и не доев, уснул с рожком по рту.
Ведунья сидела с корзиной на коленях и жадно впитывала каждое движение малыша. Вот он нахмурил бровки, причмокнул во сне пухлыми губками. Вот вздрогнули пушистые реснички, маленькие пальчики раскрылись и снова
Ей хотелось укрыть его от всех бед и невзгод мира. Жаль нельзя создать вечный защитный кокон: кратковременное-то колдовство забирает много сил… Йега сняла с шеи ладинец и вложила его в раскрытую ладошку. Маленькие пальчики тут же сомкнулись на деревянном кружочке. Она себе новый оберег зачарует, с лешим и водяным. А уж если Иван свои силы приложит – то и на звезду Инглии можно замахнуться. А человеку ладинец поможет: ни в воде, ни в лесу не пропадёт – зверь на него не нападёт, навка не позарится. Жаль, что от злобы, да зависти людской уберечь не сможет. Но, дай боги, у малыша всё будет хорошо.
– Пусть жизнь твоя ладно сложится…
До рассвета осталось совсем чуть-чуть, и пора было отдавать малыша Алесию, беспокойно топтавшемуся под окном. Но так не хотелось…
*****
Палашка встрепенулась с первыми петухами. В доме ещё темно, ставни закрыты – значит все ещё спят, утомлённые переживаниями вчерашнего вечера.
Распрямив затёкшее тело, она аккуратно встала, стараясь ничего не задеть из хозяйственной утвари бабского угла. Сарафан и рубаха были ещё влажными от протекшего ночью молока. Мышкой проскользнув до сеней, Паланья скинула с себя влажную одежду и схватила первое попавшее под руку рубище, висевшее на стене. Подпоясав веревкой широкое не по размеру одеяние, скорее всего мужнино или батюшкино, она опять сараем вышла во двор.
Рассвет уже окрасил край неба своим розовым цветом, но небо, чуть голубое на горизонте, было всё ещё густо синим над головой.
Поглядев на синеющую вдали полосу леса, баба сунула ноги в первые попавшиеся лапти и быстро-быстро посеменила к лесу, пока не проснулись домочадцы.
*****
Алесий терпеливо ждал под слюдяным окном избы – человеческое жилище было чуждо его природе. В избе, даже у Йеги, он чувствовал себя совсем не уютно. Но беспокойство за найденыша не давало ему далеко отойти. Он знал, что Йега ничего плохого не сделает младенцу. Да и Иван тоже тут. Но какая-то непонятная тоска, как невидимые путы, не давала ему уйти, хотя бы до рассвета. Вот он и ждал. Ждал, когда придёт его черёд.
До рассвета осталось совсем немного, когда на пороге избы появилась озабоченная Йега с коробом в руках:
– Неси, мы её приведём.
Леший коротко кивнул и бережно забрав короб с необычной кладью, направился в сторону давешней поляны. Он мог дойти до любого места в лесу очень быстро. Все тропинки, ложбинки, тайные пути ему ведомы в этом лесу. Но ноги понесли по окольной дороге. Короб Алесий держал перед собой и то и дело смотрел на маленького человечка внутри.
Милый, как и все малыши, он в то же время был гораздо более беззащитным и намного сильнее нуждался в матери, чем все остальные звериные детёныши. Вон, даже Йега не стала его оставлять у себя,
Тут Алесий приметил деревянный кругляшок в маленьком кулачке. Оберег хранительницы. Значит ведьма не оставила малыша без защиты, даже свой отдала… Леший коснулся сучковатым пальцем к торчащему из ладошки оберегу, в месте касания появился зелёный огонёк.
– Нарекаю тебя Полешак. Отныне и зверь, и птица для тебя друг и брат, и речь их для тебя не тайна.
Малыш улыбнулся во сне и крепче прижал к груди кулачок с оберегом. Во вторую Алесий вложил свой подарок, который сделал в ожидании.
«Алесий…»
Леший посмотрел на светлеющее небо.
«Мы ведём. Скоро.»
Алесий вновь коротко кивнул и повернул к нужной поляне.
*****
Снова плач раздавался впереди. Он звал за собой, но опять не приближался.
Сердце Палашки разбивалось от тоски, в глазах стояли слезы, а в горле комок, не пропускающий ни одного звука кроме всхлипов. Она даже не могла произнести дорогое имя…
И она бежала. Молча бежала на этот раздирающий материнскую душу зов и боялась потерять его.
Поначалу она быстро, чуть ли не падая, побежала на зов. Но потом вдруг вспомнила, что вчера этот зов увёл её от родного дитя. Женщина решила повернуть в другую сторону от зова, но тут же увидела за кустом огромную волчью морду. Позже она будет думать, что показалось – не бывает таких огромных волков, но сейчас страх, и прежде всего страх за родное дитя, гнал её вперёд.
Скоро лес показался знакомым. Вот и корзина с ягодами. Сердце застучало быстрее. Вот раскидистое дерево, а за тем кустом треклятая поляна. Паланья буквально вывалилась на поляну из-за куста, и тут… Плач затих.
Ноги подкосились. Баба рухнула на колени. На пне стоял короб, но из него не доносилось ни звука. Сердце куда-то ухнуло от ужаса, а ком в горле не давал даже вздохнуть. Гонимая только материнской болью, она ползла на коленях вперёд, тихо подвывая, как раненный зверь.
Руки зацепились за пень, непослушные пальцы оскальзывались о шершавую, влажную от росы кору, слезы душили, но она должна, должна была заглянуть вовнутрь…
Тяжело оперевшись на ослабевшие руки, Паланья с трудом встала на ноги и со страхом заглянула в короб. Впервые за всё утро она сквозь боль в горле смогла выдохнуть дорогое имя:
– Деми-и-и-идушка! – и слезы облегчения градом полились из глаз.
Малыш мирно спал в коробе, теплый и розовощекий, как будто не было прохлады ночи.
Крылья маленького носика встрепенулись. Запах родной матери проник сквозь сон. Младенец заворочался и открыл глазки. Мать. Всклокоченная, зареванная, исцарапанная, но такая родная. Демид улыбнулся и протянул ручки к самому родному существу на всём свете.
Паланья бережно достала мальчугана из короба, отметив про себя, что он по-иному спелёнут, и приложила к ноющей груди. Малыш жадно начал сосать молоко и чувство блаженства и покоя вытеснили все страхи и горести минувшего дня.