Лесные яблоки

Данилов Иван Петрович

— Ура-а! — прокатилось по классу, кое-кто даже вскочил с мест.

Но Аркадий Петрович поднял руку.

— Тише. Все получите… По одной кисти… И еще вот что: с вами поедет Мария Ивановна…

— Ура-а-а! — опять закричал класс.

Мария Ивановна нас еще не учила, она вела немецкий язык, а у нас его пока не было. Но мы знали, что эта учительница никогда никого не ругала, не водила к директору, всех называла на «вы». Она краснела и растерянно моргала, если кто-нибудь из учеников грубил ей. Ехать с такой учительницей

в степь было одно удовольствие…

В бригаде нас с Мишкой разлучили. Его поставили погоничем быков к глуховатой тете Мане — они косили на лобогрейке. Мы, четвероклассники, крутили на току веялку. Это только поначалу она кажется такой легкой и вращать ее колесо — одна забава. Но через полчаса начинает ныть в локте, потом деревенеет плечо, на ладонях пузырятся кровяные мозоли, и к вечеру уже не чувствуешь ни рук, ни спины и ничего вокруг себя не видишь, кроме мельтешащего перед глазами колеса. В сумерки, когда Марта-хохлушка поставит на длинный дощатый стол большие миски с хлёбовом, ложка вываливается из рук — такими они становятся непослушными.

В первый вечер я вообще не дождался ужина. Зашел в будку, прилег на нары, и глаза тотчас слиплись. А чуть свет нас разбудил Исай Егорович, он работал на току весовщиком. Исай барабанил палкой по нарам и кричал:

— Подъем! Да что же вы не встаете? Вот помощничков бог послал.

Ребята вставали невыспавшиеся, хмурые.

— Орет, как у себя в саду, — буркнул Мишка, натягивая гремучие плащ-палаточные штаны.

— Фулюган! — рыкнул на него Исай Егорович. — Тюрьма по тебе плачет…

Сели за стол, повариха Марта налила клейкого горохового супа. Пять-шесть рук потянулись к каждой чашке, наперегонки застучали ложки.

— Я тебя вчера будил, будил, — вспомнил Мишка. — И тряс тебя, и водой брызгал, а ты как убитый.

— Миша, иди за быками! — крикнула тетя Маня из дверей соседней будки. — Я сейчас приду.

— Ну, до вечера, — кивнул мне Мишка, вылезая из-за стола. — Да гляди опять так не усни.

Но встретились мы с Мишкой в тот день раньше. В полдень Марта пошла в овраг за дровами и увидала, что черные быки вместе с лобогрейкой несутся пополю.

— Лишенько мое! — закричала она испуганно и, забыв про дрова, кинулась на стан. — Люди добри, бачьте!

На току побросали работу, глядели, как быки неслись к стану. Уже было видно, как Мишка, привстав, лупил их хворостиной.

— Может, диверсанта поймали? — высказал предположение Юрка Чапаенок, сын бригадира.

— Вшу он поймал, а не диверсанта! — выругался Исай Егорович. — Фулюганит, да и все… Давайте работать.

Но никто не поднял лопаты, никто не взялся за ручку веялки. Возле оврага Мишка на ходу спрыгнул с лобогрейки и, не оглянувшись на быков, помчался к стану. Лицо его было бледнее кукурузной лепешки, губы тряслись.

—

Тетку Маню убили! — выпалил он на бегу.

— Кто? — Мария Ивановна рванулась навстречу к Мишке. — Кто убил?

— Быки. Рогом… Она там лежит…

Вскоре тетю Маню привезли на стан, она оказалась живой, но лицо и белый платок были в засохшей крови. Она не могла подняться на ноги и на одноконке ее отправили в станицу.

Весь остаток дня Мишке пришлось рассказывать любопытным, как все произошло.

К полудню тетя Маня пожаловалась на ломоту в спине и попросила Мишку посидеть на лобогрейке, а сама стала к налыгачу. В конце загонки, на развороте, быки заупрямились. Тетка щелкнула одного из них по ноздрям, бык мотнул головой и угодил ей рогом чуть выше виска. Тетя Маня и ахнуть не успела, повалилась на землю. Мишка испугался и погнал быков на стан.

В эту ночь Мишка долго не мог уснуть, окликал меня, мы шепотом говорили с ним.

— Знаешь, это не быки, а звери, — рассказывал он, — я устану, а им хоть бы что…

Уже давно затих стан. Спали мальчишки, доносился тяжелый храп из соседней будки, где жили взрослые, а Мишка все ворочался, вздыхал, и вздохи его мешали мне заснуть. Из-за матерчатой перегородки слышалось невнятное бормотание поварихи Марты.

В станице Марта живет недавно, приехала с Украины, но мы уже привыкли к ней, потому что она любит нас. За столом старается налить лапши покруче и всегда приговаривает какие-то смешные слова.

— Ешь добре — дивчины гарни любить будуть, — сказала она мне вчера. — Таки, як Мария, — и указала на нашу учительницу.

Я поперхнулся и еще ниже уткнулся в чашку.

— Что вы говорите, Марта! — упрекнула повариху учительница. — Это же дети.

— Ну що ж диты? Хиба я погане кажу?

И правда, ничего плохого мы от нее не слышали. Наоборот, накормив бригаду, Марта часто зажигала в своем уголке коптилку и кому-то зашивала рубашку, кому-то пришивала пуговицу…

Я лежал, слушал Мишкины вздохи и думал о поварихе Марте, вспоминал ее смешные слова, ее рассказы про Днепр, про белые хаты и сады…

День шел за днем. Тетя Маня еще болела, и Мишку посадили на лобогрейку, погонычем у него стал Колька Клок. Их приравнивали к взрослым. Мишкина фамилия даже стояла на доске показателей. Каждый день они скашивали больше всех, и скоро Мишку записали на самом верху доски. Его все хвалили: и бригадир, и Марта, и Мария Ивановна. Мишка смущался, но отвечал с достоинством:

— Стараемся…

На десятый день к вечеру, когда мы собрались ужинать, к полевому стану подкатил на тачанке Буланкин. В своем неизменном кителе и кирзовых сапогах он был похож на военного.