Лета 7071
Шрифт:
Велико было разочарование Серебряного. Многое, ранее утвержденное в его сознании, вдруг поколебалось, и он почувствовал себя так, будто его жестоко и коварно предали. Сам не зная для чего и почему, он придержал коня и с досадой сказал Пронскому:
— Нетверд князь наш…
— Зато имя его твердо! — вызывающе ответил Пронский.
— Имя? — равнодушно переспросил Серебряный.
— Да, воевода! — еще с большим вызовом сказал Пронский. — Не забывай, он внук покойного великого князя Ивана, а отец его — Андрей
Серебряный почувствовал, как все-таки ненавидит его сейчас Пронский, так ненавидит, что даже не скрывает от него своих самых опальных мыслей. Он чувствовал, что Пронский торжествует в душе, показывая ему свое бесстрашие, и этим бесстрашием унижает его. Серебряного, лицемерно, по его мысли, служащего царю. В другое время это взбесило бы Серебряного, теперь он отнесся к этому спокойно.
Весь оставшийся путь они снова молчали и не смотрели друг на друга, хотя и ехали теперь конь в конь.
Басманов встретил Пронского холодно. Серебряный сразу почувствовал, что разговор будет тяжелым. Почувствовал это и Пронский… Он важно сел на лавку, жестко, в упор стал смотреть на Басманова.
Долго, затаенно и выжидательно длилось молчание. Пронский и Басманов, как два стравленных пса, обнюхивались и присматривались — один, чтоб покрепче ухватить, другой, чтоб половчее увернуться… Наконец Басманов, поняв, что Пронский хоть и покорился и приехал, но первым с ним все равно не заговорит, прервал молчание.
— Обещался я не трогать твоей чести, воевода, — сказал он Пронскому, но это прозвучало не как уступка, а как угроза.
— Моей чести сам господь бог не затронет, — глухо обронил Пронский.
— Богу и ни к чему твоя честь, воевода. Перед богом мы все лишь душами закланы. В судный час призовет он нас не на пир, воевода, а к ответу за все дела земные наши.
— Рясу бы тебе носить, Басманов! — съязвил Пронский.
— О деле паче говорили бы, воеводы, — вмешался Серебряный.
— Коли есть оно — дело?! — опять съязвил Пронский. — Гляжу я, воеводе вельми нравится местом своим льститься! Токмо к месту еще и честь потребна! А честь не утяжкой начинается. Не утянуть тебе нашей чести, Басманов: не под тобой мы, мы — под царем!
— Под царем — верно! — Басманов остался невозмутим. Он, должно быть, готов был и к худшему. — А хотели бы быть над ним! Посему и пакостите по всем местам, и сычите, как змеи, яд свой изрыгая. Токмо от своего же яда и сгибнете. Кончилось ваше время! Отныне служба и раденье на первых местах, а не богатые кафтаны.
— Пошто ж сам в богатый кафтан вырядился? Сермяжную худь прикрываешь?!
Басманов пропустил мимо ушей и эту насмешку Пронского. Он снял с крюка железное кольцо, подошел к Пронскому, показал ему кольцо:
— Вот
— В нарядных делах у нас немчин голова. Он слал кружало.
— Допытал я вашего немчина. Ты велел ему мерить пушки наружным краем кружала, а кузнецы исстари куют по нутру. Уж ли не знал ты сего, воевода?
— Не тебе допытывать меня! — надменно проговорил Пронский. — Ежели винен — пред царем отвечу!
— Царь не станет уж допытываться! Все ваши изворотки ему ведомы доподлинно. Оплели все своей паучьей паутиной… Порвет он ее теперь. А мы ему споможем!
— Кто ж такие — мы?..
— Которые не о животе своем пекутся и чести, а об отечестве нашем. Много бед свалилось на него чрез вас.
— Красно баешь, Басманов! Будто пред царем место выговариваешь!
— Воеводы! — опять вмешался Серебряный. — Срам смотреть на вас!
— А ты не глядел бы!.. злобно огрызнулся Пронский, — Уйди!
— Ушел бы, — сказал примирительно Серебряный, да погрызетесь!.. А дела не сговорите! Вот ты винишь Пронского в злых умыслах, на всех бояр царской опалой нахваляешься, — обратился он к Басманову, — а разве бояре царю враги? Ну разошелся царь с боярами, так замирится! Как ты тогда в глаза всем смотреть станешь?
Дрогнули зрачки у Басманова, опустил он глаза… Серебряный понял, что попал в самое уязвимое место.
— Ежели не по злому умыслу отослал он сие кружало, так пусть докажет! — более обращаясь к Серебряному, чем к Пронскому, сказал Басманов.
— То ж как я докажу? — растерянно и удивленно воскликнул неожиданно присмиревший Пронский и зачем-то поозирался по сторонам.
— Кони старицкие кованы худыми гвоздями: от пяти верст подковы отваливаются…
— Не я их кую, гвозди те! — опять удивился Пронский. — Да и под каждо копыто не заглянешь!
— Гвозди в огне перепалены! — сурово бросил Басманов. — Твоих воевод допытать хотел — они мне не повинились! Твое на то слово было — не виниться большим воеводам без княжеского указу.
— То исстари у нас ведется, — засмеялся Пронский. — Мы не государские, мы удельные.
— В порохе ямчуги 12 недостает — тоже исстари ведется?
— Пороху надобно много, а с Белоозера ямчугу неспешно везут… Оружничий и сообразил на меру по щепоти убавить.
— Пошто же тверские и новгородские добрый порох доставили?
— Так на Старицу более всего по росписи идет: в ядер и пороху…
— А кружало, однако, ты послал, — вдруг осек Пронского Басманов.