Летающая тарелка одиночества
Шрифт:
— Почему ты не спрашиваешь, что сказала тарелка? — спросила она неожиданно.
— Я сам тебе скажу, — выпалил я.
«То одиночество, что в нас порой таится,Другим и в страшном сне не снится.Его— Господи Иисусе! — с глубоким и искренним волнением воскликнула она и снова заплакала. — А как… кому оно было адресовано?
— «Самому одинокому»…
— Откуда ты знаешь? — прошептала она.
— Разве не эти строки ты отправляла в своих бутылках?
— Да, — сказала она. — Когда становится невмоготу, когда никому нет до тебя никакого дела, и никто… Тогда ты бросаешь в море бутылку с запиской и чувствуешь, как твое одиночество становится чуточку меньше. И ты сидишь и думаешь о ком-то, кто когда-нибудь, где-нибудь ее подберет. Подберет и впервые узнает, что даже самое страшное можно как-то понять, объяснить…
Луна клонилась к дюнам, и прибой совсем замолчал. Мы сидели, подняв головы, и смотрели на звезды. Потом она сказала:
— Мы даже не знаем, на что похоже одиночество. Все думали, что летающая тарелка — это тарелка, но на самом деле это была бутылка с запиской. Ей пришлось пересечь самый большой океан — весь космос — и шансы на удачу были ничтожными…
Когда мне показалось, что она достаточно успокоилась, я спросил, почему она решила покончить с собой.
— То, что сказала мне летающая тарелка, — ответила она, — очень помогло мне. И я решила… отплатить тем же. Я чувствовала себя недостойной никакой помощи, но мне необходимо было убедиться в том, что я не настолько плоха, чтобы не иметь права помогать другим. Я никому не нужна? Пусть так. Но знать, что никто, ни один человек в мире не нуждается в моей помощи… Этого я уже не вынесла.
Я глубоко вздохнул.
— Я нашел одну из твоих бутылок два года назад. С тех пор я искал тебя — изучал карты течений, метеосводки и… странствовал. Наконец я услышал о тебе и твоих бутылках. Кто-то сказал мне, что ты больше не пускаешь их по волнам, но часто гуляешь по дюнам ночью, Я сразу понял — почему. И всю дорогу бежал бегом…
Мне потребовался еще один глоток воздуха, чтобы продолжить.
— У меня изуродована нога. Я умею мыслить ясно, но слова, которые я произношу вслух, совсем не те, что звучат в моей голове. Мой нос похож на баклажан! У меня никогда не было женщины. И еще ни разу меня не приняли на работу, где хозяевам пришлось бы смотреть на меня при дневном свете. А ты… прекрасна, — закончил я. — Ты — прекрасна!
Она ничего не сказала, но мне показалось, будто от нее исходит свет — гораздо более яркий и чистый, чем отбрасывает искушенная луна. И, кроме всего прочего, это означало, что и одиночество когда-нибудь кончается для тех, кто был одинок целую вечность.