Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

Клугер Даниэль Мусеевич

Что же до прочих домашних, то все они напоминали людей не больше, чем деревья, росшие снаружи. И впридачу ко всему ноги их, как это водится у нечисти, были похожи на огромные птичьи лапы.

Глянул Фишель вниз, на собственные ноги — и задрожал: ноги его тоже превратились в птичьи лапы.

«А что ж ты думал, — захохотал Ашмедай, и хохот его гулко отозвался где вверху, под сводчатым потолком, а может, и снаружи, среди гор, — что ж ты думал, Фишель, ведь кто разделил трапезу с демонами, сам демоном же и становится. Или чертом, выбирай название себе по вкусу. Ты, Фишке, девять лет делил с нами трапезу, а с дочерью моею и госпожой — ложе. Так что не человек ты уже вовсе, а такой же, как

мы, нечистый. Не до конца еще, ну да скоро станешь весь таким, как мы!»

В ту же ночь Лилит увела Фишеля в горы. А после все завертелось, закружилось перед его глазами, лишился он чувств — и очнулся на окраине Явориц. И, прежде чем сделал он первый шаг, услышал голос Лилит: «Нынче ночью я буду ждать тебя на старом кладбище».

— Вот так и пришел я в Яворицы, — завершил свою ужасную историю Фишель Мазурский. — И вот так госпожа моя появилась здесь. И дети мои, рожденные ею от меня, тоже. И что же вы можете мне посоветовать? Я ведь уже даже и наполовину не человек, правду сказал Ашмедай. Хотя есть, есть еще во мне человеческое, оттого и пришел я к Стерне после года войны и еще девяти лет у нечистых, оттого и не могу уйти ко второй и главной моей жене. Если бы вы знали, как болит мое сердце, как разрывается оно от от той боли, как жжет меня внутренний огонь! Но что же мне делать, рабби, если там — моя любовь, — он указал в сторону скобяной лавки Стерны-Двойры, — а там — мои дети, — и он махнул рукой в сторону заброшенного кладбища.

— Но дети твои — не просто не люди, — сказал раввин. — Дети твои и твоя возлюбленная — враги людям, подумай об этом!

Фишель промолчал. Раввин хотел сказать ему, что Лилит не просто рожает детей, что похищает она детей, рожденных земными женщинами, а в колыбельки кладет свое отродье. И вырастают в еврейских семьях разрушители и губители. Но замерли слова на его устах и онемел язык, словно замерз: увидел он вдруг в окне женское лицо, красивое, но жестокое. И взгляд этой недоброй красавицы заставил его замолчать. Раввин хотел было прошептать имена трех ангелов, некогда пленивших Лилит, но тут лицо исчезло, словно его и не было.

Чувствуя слабость во всем теле, чувствуя дрожь в груди, раввин поднялся с табурета. Фишель Мазурский не пошевелился, только искоса посмотрел на Хаима-Лейба.

— Да, реб Фишель… Теперь я понимаю, почему вы не ходите в синагогу… — Реб Хаим тяжело вздохнул. — Но вы должны прийти.

Мазурский отрицательно качнул головой. Однако в этом движении реб Хаим увидел некоторую неуверенность, словно Фишке-солдат раздумывал, как ему ответить. И потому он повторил — негромко, но с нажимом:

— Вы должны прийти. Послушайте, реб Фишель, вы ведь тяготитесь этой связью, я же знаю. И вы хотите разорвать эту связь. Ничего не сделаешь, если сегодня ночью, когда Летающая В Темных Покоях позовет вас, вы должны пойти не к ней, не на старое кладбище, сохрани Боже, а в синагогу! Я буду ждать вас там. Я всю ночь буду сидеть там, я дождусь вас.

— Я не смогу, рабби, — ответил Фишель, покачивая головой. — Я не могу противиться той силе, которая влечет меня к ней.

— Вы сможете, — сказал раввин твердо. — Вы сможете, и я дождусь вас. А сейчас — прощайте, реб Фишель.

Когда вечером того же дня все покинули синагогу, Фишеля Мазурского по-прежнему не было. Но Хаим-Лейб продолжал ждать его. Шамес Йосль недоуменно посмотрел на него, пожал плечами и ушел, оставив раввину замок с ключами. Реб Хаим невозмутимо сидел за столом с краю и читал всё ту же книгу рабби Гарцфилда. Уже и луна поднялась высоко, и оконные огни погасли почти во всех домах. Тихо стало в Яворицах. Правда, это была не та тишина, которая поразила раввина на старом кладбище. Это была обычная тишина,

в которой, словно прорехи в старом платье, проявлялись вдруг то песня припозднившегося гуляки, то лай взволновавшейся собаки, то ржанье лошади, то трещетка ночного сторожа. А рабби Хаим-Лейб все читал, чутко прислушиваясь к тому, что происходит снаружи.

Вдруг услышал реб Хаим звук, заставивший его насторожиться. То были мерные шаркающие шаги, сопровождавшиеся стуком деревянного посоха. Шаги приближались и наконец остановились у синагоги. Тогда реб Хаим неторопливо заложил страницу старой бронзовой закладкой, закрыл книгу и громко сказал:

— Что же вы остановились? Не стойте в дверях, проходите, реб Фишель. Я уж заждался вас.

Фишке-солдат послушно вошел, но шаги его были очень неуверенными, он сильно хромал, обеими руками опираясь на суковатый посох.

— Я пришел, — хрипло сказал он. — Я пришел, но… Послушайте рабби, я не могу долго здесь находиться… Душно мне… Тянет меня отсюда, я не могу… — Он покачнулся, раввин едва успел подставить ему стул. Глаза Фишеля закатились, лицо исказилось. — Иду! — воскликнул он. — Я иду!

Он было вновь поднялся на ноги, словно не видя раввина. Но тут реб Хаим начал громко читать спасительный 91-й Псалом, и Фишель вдруг замер. Лицо его разгладилось, раввин сумел вновь усадить его.

— Реб Фишель, всю ночь вы будете читать псалмы, всю ночь, слышите? — сказал он негромко. — И я буду читать вместе с вами, до тех пор пока не наступит утро.

— Вы думаете, я смогу стать человеком? — с надеждой спросил Мазурский, слегка притопнув своей изуродованной ногой-лапой.

— Этого я не знаю, — честно ответил раввин. — Но, я думаю, Лилит и ее чары уйдут отсюда и отпустят вас. А это еще важнее. Ведь она не успокоится, пока полностью не высосет ваши силы. А вслед за вами она отнимет жизнь и у Стерны. Я не знаю, что случится с вами. Но вы должны попытаться.

Фишель Мазурский кивнул и раскрыл протянутую ему книгу. И начал читать псалмы. С самого начала, с самого первого. Рабби Хаим-Лейб вторил ему. Фишель читал медленно и с трудом, причем губы его то и дело кривились, словно произношение каждого слова давалось ему с болью. Тем не менее он читал, а реб Хаим читал ему вослед.

Так продолжалось некоторое время, но раввин вдруг заметил, что лунный свет начал блекнуть, и не так, как бывает в облачную погоду, нет — будто Луна, красавица Луна на весеннем небосклоне стала терять яркость, силу своего серебряного сияния. И свет от зажженных им свечей тоже стал тускнеть, а темнота под потолком синагоги, напротив того, — густеть. Он стал говорить громче, но звук его голоса начал глохнуть, и голоса Фишеля — тоже.

В то же мгновение распахнулась дверь синагоги, и женский голос, столь нежный, что даже у раввина дрогнуло сердце, произнес:

— Фишель! Что же ты, Фишель, любимый мой, неужели ты забыл меня? Мы же должны были с тобою встретиться сегодня, а ты не пришел. Я ждала тебя, и сын твой тебя ждал! Выйди ко мне, любимый, дай мне тебя обнять!

Фишель привстал было, лицо его выразило живейшее раскаяние, но реб Хаим схватил Фишку-солдата за руку и быстро зашептал:

— Нет-нет, реб Фишель, не поддавайтесь ее лести! Продолжайте читать! — а сам громко произнес: — «Он укроет тебя крылом, под сенью крыл Его найдешь убежище; истина Его щит и кольчуга твоя. Не будешь бояться ни угрозы в ночи, ни стрелы, летящей днем, ни мора, крадущегося во мраке, ни болезни, свирепствующей в полдень…» [44]

44

Перевод Меира Левинова.