Летающие киты Исмаэля(сборник)
Шрифт:
Я сказал «да», и эта милашка сунула мне бумагу на подпись, затем дала авансом десять долларов и объяснила, что остальные я получу через семь дней. Десять долларов у меня в кармане! Она залезла на сиденье моего грузовика. Но тут этот несуразный Элкинс припарковал свой «форд» и стал утверждать, что ему нужно ехать с нами и проверить, чтобы все было о’кей.
Но Старика не проведешь. Он волочится за малюткой–четырехглазкой. Каждый раз, как он на нее посмотрит, из его глаз бежит любовный сок. Так вот, я собираю утиль еще парочку часов, говорю без передыху. Сначала она меня побаивается,
— И ты на самом деле вошел с ней в таверну? — изумилась Дина.
— Не. Я попытался уже было, но меня начало трясти. Пришлось сказать, что я не могу этого сделать. Она у меня спрашивает, почему. Я отвечаю, что не знаю. Не могу с тех пор, как был еще совсем молодым. Она назвала это… э… неврозом, но я называю это просто табу. Тогда Элкинс и эта малышка идут к Джеку и берут шесть бутылок холодного пива, несут сюда, и мы уезжаем.
— Что дальше?
— Вот так мы и ездили с одного места в другое, хотя и оставались всегда в переулках или тупиках. Она сказала мне тогда, что это очень смешно, набраться на задних дворах пивных баров. Тогда я осмелел и направился пропустить двойное в Серкл–бар. Они за мной. Там мы ввязались в драку с одним деревенским парнем с бакенбардами, одетым в кожаную куртку. Он пытался подцепить четырехглазку и забрать ее с собой.
Обе женщины раскрыли рот от удивления.
— Приехала полиция?
— Если и приехала, что было уже поздно. Я схватил этого чурбана за кожаную куртку своей рукой — самой сильной рукой во всем мире — и швырнул его через всю комнату. А когда ко мне подступились его дружки, я стал колотить себя по груди, как разъяренная горилла и делать страшное лицо. Тогда они плюнули на все это и стали слушать свою деревенскую музыку. А я подхватил цыпочку — она так смеялась, что чуть не поперхнулась, — и был таков. Бледный, как простыня после прачечной. Элкинс бежал за мной, и вот мы здесь!
— Да, дурак старый, вот вы и здесь! — закричала Дина. — Приводишь сюда девчонку в таком состоянии! Когда она проснется и увидит тебя, то подымется такой крик, что у тебя голова отвалится!
— Смотри, чтоб у тебя не отвалилась, — прохрипел Пэли. — Сначала она меня побаивалась и старалась держаться подальше. Но потом я ей понравился. Можно так сказать. Да и запах мой перестал ей быть противен. Я знал, что он ей обязательно понравится. А кому, скажите, он не нравился? Женщины этих Неправильных не в силах сказать «нет», стоит им только хоть чуть–чуть к нему принюхаться. У нас, у Пэли, этот дар в крови!
Дина рассмеялась:
— Ну когда ты перестанешь хвастать, как бык на ярмарке? Совсем обезумел!
Пэли нахмурился.
— Я, кажется, уже говорил тебе, чтобы ты никогда не называла меня чокнутым. Говорил? — и он хлестнул ее по щеке. Она отпрянула назад и ударилась о стенку, держась за лицо и крича:
— Ты, старая, вонючая
— Да, и ты разве не рада, что я это сделал? — умиротворенным тоном промычал Пэли и положил руку на спящую девушку.
— Ух, какая плотная. И ничего не отвисает.
— Зверюга! — вскричала Дина. — Пользуешься беззащитностью девчонки.
Она как кошка прыгнула на него, выставив вперед когти.
Хрипло засмеявшись, он схватил ее руки за запястья и так скрутил, что она упала на колени и вынуждена была сцепить зубы, чтобы не закричать от боли. Гамми хихикнула и протянула Старику бутылку. Чтобы взять ее, ему пришлось отпустить Дину. Она поднялась, и все трое, как будто ничего не случилось, уселись за столом и начали пить.
Где–то на заре гортанный звериный рев разбудил девушку. Она открыла глаза, но смогла различить только какие–то три фигуры, так как все плыло у нее перед глазами. Она протянула руку за очками, но не нашла их.
Старик, чей рев разбудил ее, взревел снова.
— Говорю тебе, Дина, еще раз говорю, не смейся над Стариком, не смейся над Стариком. Скажу тебе еще раз — не смейся над Стариком!
Его невероятный бас просто завывал от ярости.
— Твои мозги набиты соломой, что ли? Я привожу тебе одно за другим доказательства, а ты все сидишь на своих яйцах, как глупая квочка, и согласна скорее разбить их, чем понять, что ты их уже высидела. Я, Пэли — Старик Пэли, — могу доказать то, что я сказал, а я сказал, что я — Настоящий!
Он неожиданно, рывком вытянул свою руку через стол по направлению Дины.
— Пощупай кости моей руки! Вот эти две кости не прямые и тонкие, как у вас, Ненастоящих! У меня они толстые, как флагштоки, и они изогнуты, как спины двух котов, готовых подраться за рыбью голову на куче. Они устроены так, что служат по–настоящему крепкими опорами моим мускулам, которые толще, чем у Ненастоящих. Ну–ка, давай, попробуй. И посмотри на мои надбровья. Они такие же, как и у очков, которые носит эта девушка.
И пощупай форму моего черепа. Это не мяч, как у вас, а буханка хлеба.
— Ископаемого хлеба! — подразнила его Дина. — Твёрдого как камень, куда ни ткни.
Старик совсем взъерепенился.
— Пощупай кости у меня на затылке, если у тебя достаточно силы для того, чтобы подавить мои мышцы. Они наклонены вперед, а не…
— О, я и без этого знаю, что ты — обезьяна. Ты не можешь запрокинуть голову, чтобы посмотреть, что падает тебе на башку — птичий помет или просто капля дождя, не сломав себе при этом спину.
— Что? Обезьяна? Черт побери! Я, я — настоящий человек! Взгляни на мою ногу! Она совсем не такая, как у Ненастоящих!
— Вот поэтому ты, Гамми и все ваше отродье ковыляете, как шимпанзе.
— Смейся, смейся.
— А я и смеюсь! Только потому что ты — ошибка природы, чудище, кости которого еще в материнском чреве стали расти совсем не туда, куда положено. Ты же выдумал для себя фантастический миф, будто бы ты происходишь от неандертальцев!
— Неандертальцев… — прошептала Дороти Сингер. Стены закружились перед ее глазами.