Летающие киты Исмаэля(сборник)
Шрифт:
После того как мы пробежали добрых полкилометра, я вынужден был перейти на ходьбу. Сердце мое стучало так, будто хотело выскочить из груди, а голова, казалось, разбухла до космических размеров. Даже мои занятия гимнастикой не предусматривали таких перегрузок.
И все же я чувствовал себя не так уж плохо, потому что увидел, что Алиса, хотя и была более молодой и прекрасно подготовленной, дышала так же тяжело, как и я.
— Они не гонятся за нами, — объяснил я. — Вы знаете, мы настолько легко проникли в глубь этой территории, что даже интересно, как далеко может зайти колонна морской пехоты, если выйдет ночью.
— Мы уже пытались четыре раза, — отметила Алиса. — Два раза днем и два раза ночью. После первых трех попыток никто не вернулся, а что произошло с четвертой попыткой, вы сами знаете прекрасно.
Некоторое время мы шли молча. Затем я предложил:
— Послушайте, Алиса, несколько раз мы уже могли нарваться на неприятности. Поэтому я предлагаю не обращать внимания на прежние обиды. Давайте начнем все сначала, как добрые приятели.
— Ни за что! Я буду воздерживаться от пререканий, но о панибратстве не может быть и речи. Может, если мы напьемся этого Варева, то, как знать, вы и понравитесь мне. Впрочем, я сомневаюсь, чтобы это произошло даже в этом случае.
Я ничего не сказал, решив не открывать рта, как будто меня лишили языка.
Ободренная — или разъяренная — моим молчанием, она уточнила:
— Пожалуй, мы могли бы покончить со всем этим, напившись Варева. Вода наша пропала, и если вас мучит жажда, так же как и меня, то вы словно в огне. Мы будем без воды по меньшей мере еще часов четырнадцать, может, даже двадцать. И все это время нам придется шагать. Что случится, если нам придется все–таки попить Варева, так как пить больше неоткуда, как только из этой реки? Ведь не отравлена же она? По сути, мы знаем, что от этого мы, вероятнее всего, будем только счастливы. И это самое наихудшее. Это вещество ИКС, или Варево, или как вы там хотите его называть, является самым коварным из всех когда–либо применяемых наркотиков. Приверженцы его кажутся не только постоянно счастливыми, они получают от него много другой пользы.
Молчать дальше я уже был не в силах.
— Это опасные речи!
— Вовсе нет, мистер Темпер. Просто факты.
— Мне это не нравится.
— К чему такая страстность?
— Что? — Мой голос стал суров. — У меня нет причин для стыда. Да. Мои родители были наркоманами. Отец умер в государственной больнице. Мать излечили, но она сгорела во время пожара в ресторане, где работала поварихой. Когда я был помоложе, я по ночам навещал их могилы и выл на луну за то, что несправедливый бог позволил им умереть такой позорной и низкой смертью. Я…
Голос ее стал тише, но был тверд и спокоен, когда она произнесла:
— Извините, Дэн, мне очень жаль, что с вами это случилось. Но вы становитесь несколько мелодраматичным, не кажется ли вам?
Я сразу же притих.
— Вы правы. Это только из–за того, что мне показалось, что вы решили подколоть меня, чтобы я захотел…
— Обнажить передо мной свою душу? Нет, спасибо. С меня достаточно и того, что нам пришлось обнажить наши тела. Я не хочу причинить вам боль, но старые наркотики и это Варево нельзя сравнивать.
— А разве не становятся дегенератами те, кто пьет Варево? Посмотрите на их тела! Откуда вы знаете, что этого не происходит? Разве все это длится достаточно долго, чтобы можно было определенно что–нибудь сказать? И если
— Я разумеется, ничуть не пытаюсь защищать этого болвана — ответила Алиса. — Однако разве вы не уловили здесь совсем другую нравственную атмосферу? Здесь как будто не существует барьеров между мужчинами и женщинами, и они делают друг с другом все, что только им заблагорассудится. И не ревнуют друг к другу. Разве вы не заключили из слов этой брюнетки из неореалистических фильмов, что Поливайносел берет себе любую, какую только захочет, и никто не возражает против этого? Он, вероятно, считал само собой разумеющимся, что. я захочу летать с ним в траве.
— Хорошо, хорошо, — замахал я руками. — Но ведь это омерзительно, и я никак не могу понять, почему Дархэм сделал его богом Плодородия, когда он, кажется, сам должен был его ненавидеть?
— А что известно вам о Дархэме? — парировала она.
Я сказал ей, что Дархэм был невысоким, лысым и пузатым человечком с лицом, как у ирландского гнома, что жена держала его под каблуком, что у него была душа поэта, что он имел склонность цитировать древних греков и римлян, что он восторженно любил словесные каламбуры и что он не мог подавить в себе желание когда–нибудь издать книгу своих эссе под названием «Золотой век».
— Но вы не сказали, что у него был мстительный характер, — констатировала она.
— Насколько я знаю, у него был мягкий и терпеливый характер.
— Так вот, моя сводная сестра Пегги написала, что ее возлюбленный Поливайносел терпеть не может Дархэма, потому что сдавал ему курс несколько раз, чтобы получить зачет по гуманитарным наукам. И не только это. Было очевидно, что Дархэм прямо–таки сохнет по Пегги. Поэтому Поливайносел досаждал профессору при каждом удобном случае. Она упомянула об этом в своем последнем письме ко мне как раз перед тем, как исчезла. И когда я прочла в газетах, что Дархэм подозревается в их убийстве, я подумала: а не таил ли он в себе ненависть к ним уже давно?
— Нет, профессор не таков, — возразил я. — Он мог потерять голову, но ненадолго.
— Но вот все и сходится, — торжественно сказала Алиса. — Он превратил Поливайносела в осла, а затем ему стало его жаль, и он его простил. А почему бы и нет? Ведь теперь у него была Пегги.
— Тогда почему же Поливайносел снова не превратился в человека?
— Судя по тому, что мне известно, он специализировался по сельскому хозяйству, и если верить письмам Пегги, то у него была натура Казаковы.
— Неудивительно, что вы так саркастически относитесь к моей информации, — отметил я. — Вы знали об этих двоих гораздо больше, чем я. Но это вовсе не извиняет вас, а эти ваши колкости в адрес моей лысины и вставных зубов…
Она отвернулась.
— Не знаю, почему я это говорила. Все, в чем я уверена, так это то, что ненавидела вас, потому что вы были в штатской одежде и вам были даны такие широкие полномочия.
Мне хотелось спросить у нее, не изменила ли она свое мнение. Кроме того, я был уверен, что она сообщила еще далеко не все, что знала обо всем этом, но мне не хотелось давить на нее. Поэтому я продолжал рассказывать Алисе то, что знал о Дархэме. Правда, я утаивал наиболее важное. Я должен был прощупать ее, прежде чем упомянуть об этом.