Летчик Мишка Волдырь
Шрифт:
— А, дед, не купишь у нас Шарика? Такой сторож, что мухи не пропустит. Он в это лето шакала порвал.
— Кого?
— Шакала. Нам только кормить его нечем, вот и продаем.
— Видать, видать, хороший пес, и не старый, — сказал дед и погладил Шарика по спине. Шарик ощерился.
— А много за него хотите?
— Пять рублей, — решительно сказал Шурка.
— Хе-хе, хе-хе, — усмехнулся в бороду старичок. — У меня всего-навсего — тридцать пять копеечек. Хе-хе!
Прошло полчаса, час, —
— Придется, видно, завтра, — сказал Волдырь. Тут к ребятам подошла толстенная баба в беленьком платочке, в новой овчине.
— Продаете, пса, огольцы?
— Продаем, тетка.
— А он как, не больно стар еще?
— Какой стар. Что ты, тетенька! — обиделся Шурка. — Самый что ни на есть молодой пес. Такой сторож, что мухи не пропустит. Трех шакалов порвал. Ведь тебе, тетка, сторож нужен?
— Ну да, сторож.
— Вот, значит, как раз по тебе товар. Это пес такой, что не спит ни днем, ни ночью.
— Что ты, сынок! Так-таки не спит?
— Истинная правда, тетенька. Только боюсь я тебе продавать его. Его ведь кормить хорошо нужно, он к сытным кормам привык.
— Ну, моя изба — первая на все село. Сколько за своего щенка хочешь?
— Десять рублей.
— Ну, ну, хватил. Десять рублей. Такой и цены нету. Три рубля.
Поторговались еще немного и сошлись на четырех рублях. Шурка еще двугривенный отморгал. Потрепал Шарика по загривку и передал бабе веревку.
— Ну, ребя, от бабы — наверняка сбежит!
— Как я ей сказал, что ни днем ни ночью не спит, — ведь поверила! — смеялся Шурка. Смеяться смеялся, а на душе — холодок.
«Кто его знает а вдруг не сбежит? — Нет, от бабы — непременно сбежит», — утешали себя ребята.
Четыре рубля — восемь полтинников, двугривенный в придачу.
Пошли покупать бюст.
Вошли в магазин.
— Какие у вас на четыре рубля бюсты?
Приказчик показал.
— Вот эти на четыре, эти на пять; а эти по три с полтиной.
Выбрали ребята на три с полтиной, потому что тоже веселое лицо было, доброе, как на портрете.
— Очень осторожно неси! — сказал Костя Шурке.
— А что с деньгами будем делать? — спросил Кочерыжка.
— Мы Шарику ошейник купим — предложил Мишка Волдырь.
— Верно, как раз Шарику ошейник купим.
— Только в магазине дорого. Нужно на рынок.
Пошли снова на рынок, за семьдесят копеек купили ошейник. Хороший, ременной, с бляшками. Шурка стоял в стороне, чтобы в давке Ленина не помяли.
— Откуда деньги, пока ребятам не скажем. И ошейник пока спрячем. Хоть ты, Волдырь, спрячь.
— Ладно, спрячу.
Пронесли бюст в уголок потихоньку. Перебили полочку на новое место, бюст поставили на нее, пониже портрета.
— Нужно бы полочку красным покрыть.
— Этого
У Катерины Степановны красная материя нашлась, — даже не полотно, а суконочка.
— Вот, когда уголок у нас настоящий вышел! — радовался Волдырь.
— Как раз так у них в клубе, — сказал Шурка. — Только у нас бюст лучше.
Ребята, как увидали бюст, на голову стали, — скажи им, откуда взяли деньги.
— Не можем сказать!
— Сами увидите!
— Не скажем! — открещивались головорезы.
— Нет, скажите! — наседал Павлик.
— Чего стырили? — сказала Фроська.
— Но, но, помалкивай. Через три дня скажем — решил Шурка. — Только уговор — не приставать.
На том и покончили, — нет и нет, раньше трех дней ни слова. И Катерине Степановне ни гу-гу.
На первый день — про Шарика — никаких вестей.
Шурка невесел. Скребет внутри.
— Неужто не вернется?
Мишка Волдырь задачу решал, у него пять раз шесть все получалось тридцать шесть.
Вечером Костя спросил Шурку.
— Как по-твоему, сбежит?
— Непременно сбежит. Завтра он должен быть тут. Если, скажем, баба в ста верстах живет. Как он ни беги, а ему сегодня не поспеть было. И веревку разгрызть!
Утром на второй день Костя с Кочерыжкой пошли на рынок, — авось, ту же бабу увидят, или узнают у кого, далеко ли уехала. Конечно, ходили зря.
Вечером Шурка стал сам не свой.
— Если, говорит, завтра Шарик не вернется, — значит, я этот бюст ломаю.
Ребята наседают, — откуда деньги, откуда бюст; тоже хватились — Шарика нет. Шурка — песий батька, — всякий к нему. И к Косте. Костя Веру Хвалебову даже прибил.
Уже легли спать, — скребки в дверь, вой.
— Шарик! — спросонья вскочил Шурка.
— Шарик! — проснулся Волдырь.
А Костя и заснуть не мог, так и не раздевался.
У Шурки ключ прыгает в руках. За дверью повизгиванье.
— Есть!
Серый, грязный ком, с обрывком толстого каната на шее, запрыгал, взвизгивая, между ребятами, лизнул Шурку в глаз, Мишке ослюнявил щеку.
— Ух, милый! — кричал Шурка, прижимая пса к груди. — Хороший мой! Какой канат оборвал! Волдырь, тащи ошейник! Ну, псина, Шарок, расскажи, где был!
Но Шарик так и не рассказал, где был. Только стали ребята с тех пор звать его Продувным. Бывало, Шурка подведет его к полочке, на которой стоит бюст, а Продувной замашет хвостом, будто говорит:
— Да, это наших рук дело.
XXXV. Звено «Красный Планер»
Мишка Волдырь робко вошел в полутемную прихожую больницы и спросил старшего врача. Сестра ушла наверх и сейчас же вернулась.
— Посиди, мальчик, доктор сейчас на операции.