Летная погода
Шрифт:
– И вы часто с ними встречаетесь?
– Нечасто, но встречаюсь.
– Большая компания?
– Не очень.
– Ученые?
– Возможно. Но я лично встречаюсь с Максимом обычно в компании с Дином.
– А кто этот Дин?
– Из американского посольства. Что-то там по культурным связям. Но превосходно говорит по-русски. Дин – это имя, а фамилия Хэммет. Вполне порядочный, по-моему, даже просоветски настроен.
– Знаешь, Зойка, – вмешалась одна из кассирш. – На дерби я видела твоего Дина вместе с Колосковым из тренотделения.
– Что ж, и ему, может быть,
Значит, еще не слыхали о гибели Колоскова, подумал Саблин, но информировать их не стал. Ему еще потребовалось зайти в отдел кадров, прояснить прошлое Колоскова. А прошлое это было небезынтересным. В краткой справке, открывавшей досье Колоскова, значилось:
«В 1941 году не эвакуировался из Одессы. Якобы опоздал к отходу парохода, увозившего людей и лошадей с ипподрома. В оккупированной Одессе пошел служить полицаем 28-й одесской оберфельдкомендатуры. С гестапо связан не был. В 1948 году был осужден на десять лет в исправительно-трудовой колонии строгого режима. В 1953 году был освобожден по амнистии. С мая 1954-го – конюх Одесского ипподрома. В 1974 году по ходатайству наездников был приглашен на работу в Москву».
«Следы ведут в прошлое», – вспомнил Саблин много раз читанную им реплику. Да, ведут. И, видимо, там, где оно начиналось, следует их искать.
Но у инспектора еще не был закончен розыск в Москве.
Глава третья
Продолжился он в коммунальной квартире на Беговой, где жил конюх. Старший инспектор явился с обыском вместе с экспертом научно-технического отдела Матвеевым и сержантом Дудко. В качестве понятых пригласил соседей по квартире, мужа и жену Захаровых, также работавших на ипподроме. Пока сержант вскрывал замок двери убитого, Саблин поинтересовался их взаимоотношениями с Колосковым. Давно ли они жили вместе с ним в общей квартире? Оказалось – давно. Ее предоставила им администрация ипподрома.
– Трудный жилец?
– Что вы! Тихоня. Слова лишнего не скажет, все молчком. Ничем не беспокоил.
– Не грубил?
– Никогда. Только угрюмый был, неласковый. Ни к нам не ходил, ни мы к нему не ходили.
– Кто-нибудь ходил все-таки?
– Наездник заходил. Плешин Михаил Иваныч. Больше, пожалуй, и никто.
– Один еще заходил, правда, – вмешалась жена Захарова. – Ни Ефима, ни мужа дома не было. Только я одна и торчала на кухне. Высокий и в плечах широк. Бритый! Волос не видела, он не сымал шапки: дело зимой было. Чужой, не с ипподрома. Не наш.
– Пожалуй, и я его на Беговой видел, – вспомнил муж. – У самого дома. Он в такси Ефима запихивал, а сам к водителю сел. Из окна, правда, смотрел…
– Когда это было? – вздрогнул Саблин.
– Да в тот самый день, когда Ефим не вернулся. После полудня. Минут не помню.
– Опознаете, если встретите?
– Может, и опознаю.
– Да и я, пожалуй, не ошибусь, – сказала жена.
А ведь это находка, задумался Саблин. В сопоставлении со Светлицким еще два неколеблющихся свидетеля. Только с мотивом будет труднее.
– Готово, Юрий Александрович! – позвал Саблина эксперт. – Вскрыли без взламывания.
Комната
– Все пальцы хозяйские, – пояснил эксперт, исследовав отпечатки на ручке двери, недопитом стакане с водой, на клеенке стола и дверцах шкафа, – а вот с окурками повозимся.
Под столом было разбросано полкоробки недокуренных папирос.
– Он всегда был таким неряхой? – спросил у Захарова Саблин.
– Наоборот! – воскликнул тот. – Аккуратист. Вы только на стены поглядите.
– Может быть, волновался, – подумал вслух Саблин. – Или курил не он?
– Интересно получается, – заметил эксперт, – когда мы уезжали с места преступления, я увидел окурок. Даже машину остановил, чтобы подобрать. Тот же «Беломор», и так же изжеваны и смяты папиросы. Может быть, убитый курил или убийца.
Обыск ничего не дал, только кратенькую записку на листке из блокнота:
«Заходил. Не застал. Со здоровьем плохо. Врачи настаивают на операции. Придется в больницу лечь. Митрий».
– Кого на ипподроме зовут Митрий? – спросил Саблин.
– Плешина. Он сейчас Огонька работает.
– Так он же Михаил Иваныч?
– Давно это случилось. Когда еще поддужным у самого Рожкина был, так тот и повелел ему Митрием зваться. Сам-то он тоже был Михаил Иваныч. Чтобы не путали. Ну и повелось: Митрий да Митрий. Классный наездник. Призер.
Накануне Плешину сделали операцию. Когда Саблин вошел к нему, набросив на плечи белый халат, он лежал на спине, сложив руки на груди.
Саблин назвал себя, но удивления не вызвал.
– Что сделал страшного? – спросил Плешин, не двигаясь.
– Не вы, но кое-кто сделал.
– С Огоньком что-нибудь?
– С Огоньком все нормально, но конюх его убит.
– Ефим?
Саблин кивнул.
– Как же так? Неужели лошадь? – Плешин даже попытался подняться.
Саблин осторожно надавил ему плечо, прижав к подушке. Испуг перехватил наезднику горло.
– Лежите, лежите. Сейчас все расскажу. Не лошадь. Не четырехногое, а двуногое. Человек. А кто, мы пока еще не знаем. Только ищем.
– Где? На ипподроме?
Саблин рассказал, где и как было обнаружено тело убитого.
– Что я должен сделать? – спросил Плешин.
– Рассказать о нем. Как можно больше и как можно подробнее. О его личности, личной жизни, о друзьях и недругах, о знакомстве и встречах. Играл или не играл. Помогал ли кому выигрывать. И не старайтесь его защищать или оправдывать. Это ему уже не поможет.