Летнее Солнцестояние
Шрифт:
Идея Камня потрясла его настолько, что однажды, собравшись с духом, он осмелился спросить о нем самого Буррхеда, пребывавшего, как это показалось Брекену, в благодушном настроении. К его немалому удивлению, Буррхед снизошел до подробного ответа.
— Да. Все правильно. Там действительно находится Камень. Я его видел собственными глазами. Думаю, скоро кроты о нем забудут. Будь моя воля, я бы вообще запретил этот Летний Ход.
— Но почему? — полюбопытствовал Брекен.
— Совы и черви, сынок, — запомни два этих слова. Сов там навалом, а вот червей — раз-два и обчелся. Разве разумно подвергать себя такому риску ради исполнения какого-то там старинного ритуала,
— А на что похож Камень? — спросил Брекен, воодушевленный необычайной разговорчивостью отца. Эспен прислушивалась к их разговору с нескрываемым интересом.
— Ни на что он не похож, — фыркнул Буррхед. — Камень как камень... М-м-м... Большой. Высокий, словно дерево. Серый. С приходом ночи он становится темно-синим, а потом черным как смоль — чернее самой ночи, если только его не освещает луна.
Да, и в жизни Брекена бывали спокойные, мирные часы, когда он чувствовал себя в полнейшей безопасности, слушая рассказы Эспен или даже самого Буррхеда.
Начался май. Рут и Уиттир крепли день ото дня. Подобные исполненные благостного покоя минуты случались все реже и реже. Брекену приходилось постоянно думать о том, как бы избегнуть побоев и издевательств.
В конце мая Рут стал сознательно провоцировать Брекена на то, чтобы тот замахнулся на него своей тонкой лапкой, что давало ему формальный повод затеять новую драку.
— Он первый начал, — говорил Рут несчастной Эспен, вздыхавшей над избитым сыночком.
Дни проходили за днями. Брекен старался уйти как можно дальше от родной норы, возвращаясь в нее только для того, чтобы поспать и набить живот червями. Однажды он добрел до Бэрроу-Вэйла, но, поразившись обилию кротов, интересовавшихся его персоной, почел за лучшее отправиться в другую сторону. В другой раз он вышел на самую опушку леса и впервые в жизни увидел луга. Открытое бескрайнее пространство и громада неба ошеломили его; стоявшие за изгородью коровы, пощипывавшие травку, повергли его в ужас. Надо сказать, что Буррхед считал его «хитрым и коварным» отнюдь не напрасно. Брекен достаточно быстро сообразил, что его юный возраст и жалкий вид могут позволить ему путешествовать по таким туннелям, из которых любого другого крота изгнали бы в два счета. Он уже знал, к кому и как следует подходить, если же крот начинал проявлять признаки агрессивности, моментально обезоруживал его наивным вопросом, выказывавшим его собственное ничтожество и несомненное достоинство собеседника.
— Я заблудился, — говорил, например, он. — Вы не подскажете, как я могу попасть в Бэрроу-Вэйл?
Если же ему было известно имя собеседника (он пытался выведать его у кротов, с которыми встречался до этого), он говорил примерно следующее:
— Я ищу Бакбина, говорят, он знает о системе едва ли не все.
Бакбин, разумеется, не спорил с такой оценкой и не только не выгонял странного подростка, но в некоторых случаях мог стать на его защиту (пока гость находился в пределах его владений).
Брекен с успехом использовал подобный же подход и при встречах с истсайдцами, которые, вообще говоря, были куда разговорчивее вестсайдцев. Впрочем, прием этот проходил и с последними — сочетание юношеской беззащитности, невинности и тонкой лести открывало ему дорогу практически во все туннели системы.
Влияние Мандрейка усиливалось день ото дня. Вскоре все уже знали о том, что новый старейшина не любит, когда кроты праздно разгуливают по системе. Соответственно, гуляка Брекен зачастую вызывал у кротов неподдельные удивление и интерес. (Надо заметить, кроты Данктона всегда отличались необыкновенной общительностью,
Мандрейк являлся выходцем из обособленной системы, где каждый крот был сам по себе. Впрочем, его попытки добиться того же в системе Данктона не имели никакого отношения к ностальгическим воспоминаниям о родине. «Сей рознь и будешь властвовать спокойно» — вот суть его идеи. Что до Камня, то он испытывал к нему подлинное отвращение.
Итак, юного скитальца кроты встречали достаточно радушно. Бояться ему было нечего, ведь требования Мандрейка не распространялись на подростков.
Это позволило Брекену хорошо изучить не только Вестсайд, но и некоторые другие части системы. Он внимательно слушал кротовьи рассказы о старейшинах, новости о бесчинствах, творимых приспешниками Мандрейка, первым из которых был его собственный отец, а также истории о самом Мандрейке.
Более всего его поражали рассказы о силе и влиянии Мандрейка.
— Если б ты знал, какая у него силища! Говорят, он разгрыз корень дуба толщиной с крота только потому, что тот мешал ему рыть туннель!
— Такого бойца, как он, в системе отродясь не было! Не было и не будет! Знаешь, паренек, когда он появился в Данктоне, он в один миг расправился с дюжиной отборных кротов. Дюжиной — ты можешь себе это представить? Хорошо, меня в тот момент там не оказалось...
— Когда он впервые направился в Болотный Край, на него хотела напасть банда болотных кротов. Так вот, ему достаточно было посмотреть на них, чтобы все они разбежались кто куда! Он не сказал им ни слова — посмотрел и все! Ты представляешь, какую для этого надо иметь власть?
Крот за кротом — и самки, и самцы — рассказывали Брекену истории одна фантастичнее другой. Образ Мандрейка притягивал и одновременно пугал Брекена.
Он мог бы вообразить его эдаким всесильным защитником и покровителем Данктона, но Брекен знал о том, что первым среди приспешников Мандрейка был не кто иной, как его собственный отец, и потому не питал ни малейших иллюзий относительно самого Мандрейка. Огромный всесильный крот рисовался ему зловещей и мрачной фигурой.
Нет ничего удивительного в том, что Брекена страшно поразили слова одной из обитательниц Вестсайда, услышанные им где-то в конце мая.
— Ты знаешь, а ведь все-таки существует такой крот, с которым Мандрейк не может ничегошеньки поделать! Представляешь? Я не шучу. Ничегошеньки он с ним поделать не может!
— Но кто же это? — изумился Брекен. Кротиха, не обращая никакого внимания на его вопрос, продолжала развивать свою мысль:
— Говорить-то он может все что угодно, а вот сделать он ничего не может!
— Скажите же, кто это? — еще раз спросил Брекен, сгорая от любопытства.
— Как это кто? Эта воображала Ребекка — вот кто! Его любимая доченька. Она крутит им как хочет. Да, мой хороший. — Она приблизила мордочку к его уху и доверительно прошептала, глядя при этом в направлении Бэрроу-Вэйла: — Да... Вот только долго это не продлится, если только ты понимаешь, о чем я.
При этом кротиха пощекотала его своей лапкой.
Брекен не имел ни малейшего понятия о том, на что она намекает, но страшно хотел об этом узнать.
— Вы хотите сказать...— начал было он, но тут же осекся.
— Вот-вот. Именно об этом я и говорю. Все знают — она из осеннего выводка, и это значит, что она не сегодня завтра покинет родную нору. Если Сара, эта его, с позволения сказать, супруга, принесет летом новое потомство, вряд ли это кого-то удивит. Сара же наверняка не захочет, чтобы Ребекка торчала в той же норе, верно?