Летнее Солнцестояние

Хорвуд Уильям

— Не знаю...— тихо ответила Роза. — Сначала я слышу зов о помощи и только потом узнаю, что же случилось и кто меня зовет.

Ребекке вдруг стало тревожно, она внезапно с беспокойством ощутила близость и реальность чьих-то страданий. Чужая боль словно вела ее за собою... Но куда? Ребекка вновь обвела взглядом тихий лес, но увидела только поглощенных работой; муравьев и лениво жужжащих пчел и ос.

— Роза? — Она произнесла это имя так, словно звала на помощь. — Но что вы чувствуете, когда кому-то становится плохо? На что это похоже — на ветер, влекущий тебя за собою, на туннель, вбирающий тебя в свои глубины, или на уносящий

тебя вихрь? Ответьте мне, Роза.

Роза внезапно почувствовала облегчение, какое случается испытывать, когда возвращаешься в свою теплую, уютную нору, где тебя никто не тронет, где можно спать сколько угодно. Она только раз слышала описание сострадательной любви, которая и заставляет целителя — каким бы усталым он ни был — покидать свою нору и отправляться на поиски несчастных больных кротов. В прошлый раз ей говорила о такой любви старая-престарая кротиха, которая и научила ее целительству. За эти долгие одинокие годы она успела забыть о том, что кротовий голос может быть таким мягким и теплым.

С того самого момента, когда Роза почувствовала приближение Ребекки, овеянной ароматом доброты и юности, ей казалось — пусть она и боялась в это поверить, — что она встретилась со своей преемницей. Все, о чем говорила ей Ребекка, указывало, что инстинкт не подвел ее, но она все еще боялась ошибиться, боялась принять желаемое за действительное: собственную надежду — за волеизъявление Камня. Теперь же, когда Ребекка описала ей тот импульс, что заставляет целителя отправляться к больному, она знала, что перед ней действительно целительница.

— Да, — ответила Роза. — Этот импульс именно таков, Ребекка. Таким же он будет и впредь.

Если бы она могла оградить это юное создание от боли и страданий, которые сопутствуют превращению крота в целителя... Впрочем, она давным-давно поняла: существуют такие вещи, которые от кротов не зависят. Кротовья свобода состоит единственно в том, что он может обратиться мордочкой к Камню, и это позволит ему познать истину тьмы и света.

— Раз так, — сказала Ребекка без тени сомнения, — значит, крота этого зовут Брекен. Вы найдете его в Древней Системе... Он был другом Халвера, когда Халвер... Халвер... просил меня заботиться о нем, правда я никогда не видела Брекена...— Ребекка посмотрела на юг, в сторону Древней Системы, и, повернувшись к той части леса, где находился ее дом, продолжила, но теперь уже куда медленнее: — Халвер просил меня помочь Брекену... но, может быть, достаточно и того, что я называю вам его имя... Меккинс говорил, что Брекен погиб, но я уверена, он ошибся. По-моему, вначале он чувствовал себя совсем неплохо, теперь же с ним что-то не так... Я испытываю какое-то странное беспокойство уже несколько дней, но причина его до последнего времени оставалась мне неведомой... Именно поэтому я и пришла сюда.

Она замолчала. Роза покачала головой, поразившись силе и глубине чувств своей новой знакомой.

— Я позабочусь о нем, милочка... Не волнуйся — все будет в порядке...

— Но кто он, Роза? Что в нем особенного?

Роза покачала головой — ответить на этот вопрос она не могла. Она понимала, что и сама Ребекка являет собой нечто в высшей степени особенное, хотя об этом не знала ни сама юная кротиха, ни кроты, жившие в Данктонском Лесу. Ее пылкая невинность, открытость и добросердечие не могли не очаровать старую целительницу.

— Предоставь Брекена мне. Я о нем позабочусь,

можешь не сомневаться. — Роза нежно ткнулась рыльцем в шею Ребекки.— Хорошая ты моя...

Взяв в зубы черемшу, она направилась к лесной опушке, решив вдоль нее подняться к Древней Системе.

Глава десятая

Древняя Система приняла раненого Брекена так, как мать принимает свое больное дитя. Она ласкала его безмолвием, утешала темнотою, ее лабиринты дарили ему пространство, в котором он вновь смог бы ощутить себя самим собой.

Рана оказалась серьезной. Левое плечо, в которое вонзил свои когти Мандрейк, вскоре загноилось, — окажись Брекен сейчас на обрывистом склоне, ему ни за что не удалось бы удержаться на этом узком спасительном уступе, с которого он и перебрался в туннели Древней Системы. Единственное, что было ему по силам, это ползать и собирать червей и жуков.

Первые два или три дня он пытался найти проход к центру системы. Ему удалось попасть в просторный большой туннель; светлая, богатая мелом почва хорошо отражала свет, сочившийся со стороны провала.

Однако вскоре интерес к Древней Системе совершенно оставил Брекена — яд, источавшийся раной, отравил его до такой степени, что он потерял желание ползать и теперь просто лежал посреди туннеля, постанывая и поскуливая от боли.

Болезнь его была вызвана не только и не столько раной, сколько испытаниями и унижениями детства, тяжелыми дорогами юности, приведшими его к Камню, стоявшему на вершине холма, и страшной картиной смерти крота, в присутствии которого Брекен впервые в жизни почувствовал себя самим собой.

Каждый новый день казался куда дольше и тягостнее дня предыдущего. Боль распространялась все дальше, пока не охватила все тело — теперь уже ныло и болело все. В то же время дух, поселившийся в нем под влиянием Халвера, стал слабнуть и чахнуть по мере того, как надежда и интерес сменялись в нем отчаянием и усталостью. С каждым днем шерсть его становилась все более блеклой и скомканной, мордочка и пасть покрылись язвами и болячками.

Охота на червей тоже превратилась в сущую муку — от него умудрялись сбегать не только обычные черви, но и медлительные личинки жуков. Однажды он увидел прямо перед собой упавшего на спину жука-краснокрылку. Все происходило словно в кошмарном сне: Брекен наблюдал за тем, как жук пытается перевернуться, и одновременно следил за собственной лапой, медленно двигавшейся к насекомому. Лапа эта казалась ему заскорузлым, засевшим в земных глубинах корнем; к тому времени, когда он опустил ее в нужном месте, жук успел подняться на ноги, нащупать усиками путь к отступлению и благополучно ретироваться. Его яркие надкрылия скрылись в кромешной темени туннеля, тут же исчезнув и из истерзанного сознания Брекена.

Тем не менее Брекену время от времени удавалось чем-то поживиться — порой это были черви, порой — молодые корешки, которых здесь было немало. Разумеется, столь скудный рацион не мог поддержать его сил — они таяли час от часу. Недостаток пищи и влаги, а также постоянно усиливавшееся действие яда привели к тому, что он совершенно лишился чувства времени, места и, самое главное, жизни — оно сменилось ощущением неизбывного страдания и тоски. Неделя проходила за неделей, лето шло своим чередом, Брекен же чах буквально на глазах. Время потеряло для него всяческое значение.