Летние сумерки (сборник)
Шрифт:
Но однажды во время игры я особенно вошел в раж и умудрился выбить окно на третьем этаже. В той квартире жил отставной полковник, который и до этого считал всех футболистов бездельниками, а после случившегося выбежал, разъяренный, во двор и с полчаса кричал, что двор превратился в «сборище хулиганья» и что пора нас всех отправить «в колонию». Сотрясая воздух залпами ругани, полковник отправился в соседний подъезд, где проживал наш участковый.
Вечером меня вызвали в отделение милиции и неизвестно, чем закончился бы мой визит, если бы одновременно со мной милиционеры не привели маленького, вдрызг пьяного мужчину. Он был весь мокрый, по
— Вот выловили в реке, — доложили милиционеры начальнику. — Третий раз с моста бросается. Утопиться хочет. Первый раз спасли речники, второй раз прыгнул, попал на мель, третий раз мы рядом оказались.
— Все равно утоплюсь, сведу счеты с жизнью, — бормотал несчастный. — Жить невмоготу… Жена выгнала, на работе друзья отвернулись.
Начальник милиции, серьезный, гладко выбритый майор, вышел из-за перегородки дежурного.
— Безобразие! Люди на фронте гибли! Жизнь отдавали за то, чтобы вы жили. А он!.. Ты воевал?
Мужчина покачал головой, смахнул воду с лица:
— На оборонном заводе работал.
— То-то и видно, что не воевал… Тебя бы в окопы под обстрел… Выбрался бы живым из пекла, тогда радовался бы жизни, как ребенок… А этот герой чего натворил? — майор кивнул на меня.
Дежурный объяснил, в чем заключалось мое преступление.
— Выпиши штраф, — дал команду майор и снова повернулся к мужчине: — Где работаешь-то?.. Кем?.. Что ж пьешь-то?.. Подумай о тех, кто не вернулся с войны. И о жене и детях подумай…
Еще одним чудаком такого рода был наш сосед по квартире шофер Николай. Этот Николай измывался над своей женой более изощренными способами. У него была любовница, и, чтобы по вечерам уходить из дома, он устраивал скандалы. Придирался к жене по каждому пустяку, разыгрывал такие семейные сцены, что, бывало, его жена собирала вещи, чтобы оправиться к матери. Тогда он кричал:
— Уйдешь, вскрою себе вены!
Схватив бритву, он запирался в ванной.
Через некоторое время жена подходила к ванной и, заглянув в щель дверного косяка, видела его бледного, сидящего на табурете с трясущимися руками, а перед ним на полу… целый таз крови. Страшный вопль сотрясал квартиру, жена Николая барабанила в дверь, умоляла о прощении.
Он выходил, бормотал:
— Ладно, ладно, успокойся! — и шел к «приятелю проветриться».
Однажды шофер три дня подряд пытался покончить с собой и до его жены дошло, что потерять три таза крови и остаться в живых — слишком неправдоподобно. В очередной раз, как только он заперся в ванной, она тихо подошла к двери и увидела, что ее муженек разводит в тазу красную краску.
— Негодяй! — вскричала она. — Нарочно мне нервы треплешь?! Хочешь, чтоб над тобой все смеялись?!
— А мне плевать! — спокойно заявил шофер, выходя из ванной.
— На всех плевать слюней не хватит! — зло процедила жена.
Со временем этот садист придумал еще несколько способов «самоубийства», но жена всерьез их уже не принимала. У нее даже появилось чувство юмора. Как-то на кухне сказала мне:
— Вчера опять вешался… Только люстру испортил.
В юности я некоторое время снимал комнату рядом с Домом журналистов и часто по вечерам смотрел там фильмы. После сеанса заглядывал в кафетерий, выпивал чашку кофе, беседовал с завсегдатаями. В том клубе появлялся невысокий плотный мужчина средних лет. Он подъезжал на черной «Волге», как-то легко и изящно выходил из машины, поправлял гладко зачесанные седые волосы и, если замечал
Он входил в кафетерий, здоровался с приятелями за руку, спрашивал, кому что взять, заставлял стол чашками с кофе, рюмками с коньяком, бутербродами, пирожными.
За столом большую часть времени он слушал; почему-то рядом с ним каждый испытывал потребность выговориться. Может быть, потому что он умел слушать: никогда не перебивал и, когда слушал, внимательно смотрел собеседнику в глаза и, точно мудрец, улыбался всепонимающей улыбкой. Как каждая сильная личность, он был великодушен и снисходителен, умел успокоить, дать толковый совет, найти слова, которые говорят единомышленники и самые близкие, закадычные друзья.
Его звали Дан (он был ярко выраженным представителем известной национальности и носил не менее яркую фамилию — Перельмутер). Завсегдатаи клуба говорили, что он бывший журналист международник, объездивший весь мир, а теперь работает в каком-то министерстве. Кое-кому он показывал фотографии зарубежных городов, а также фотографии своей жены, дочери, мраморного дога, дачи и катера; особо близким знакомым давал визитку, где он числился референтом министра.
Дан знал всех и со всеми поддерживал дружеские отношения, но особую привязанность испытывал к людям пожилого возраста, причем чем дряхлей и обеспеченней оказывались старики, тем большей заботой и вниманием их окружал. Естественно, когда старцы умирали, Дан упоминался в завещании, как личный друг семьи, заслуживающий определенной доли имущества покойного.
За то время, пока я ходил в Дом журналистов, Дан похоронил с десяток пожилых знакомых — у него было прямо-таки чутье на потенциальных покойников.
В кафетерий Дан заглядывал чуть ли не каждый вечер, но иногда ходил и в ресторан и тогда с собой «поужинать» приглашал одного из известных журналистов или какого-нибудь директора крупного магазина. Дан заказывал самые дорогие блюда и неизменно французский коньяк, черную икру. В середине застолья он, как правило, подзывал метрдотеля и делал замечание за мятую скатерть или за отсутствие салфеток на столе; случалось, просил заменить то или иное блюдо, но, расплачиваясь, всегда щедро вознаграждал официанта. Если при этом его знакомый пытался войти в долю, Дан небрежно поводил в воздухе рукой.
— О чем ты говоришь, старина?! Это ж такая мелочь! Я здесь должен получить большое наследство. Мой отец недавно умер. А в его квартире одних картин фламандцев на миллион. Но, ведь ты знаешь, как у нас все оформляют. Месяца два протянут, не меньше. А мне здесь пришла открытка на новую «Волгу»… Кстати, может, ты выручишь меня, одолжишь тысчонку на месяц-другой?..
Ему одалживали и по две, и по три тысячи.
Проходило полгода, год, кредиторы начинали волноваться, но Дан спокойно, со своей прекрасной улыбкой, успокаивал их, сетовал на волокитчиков, оформляющих его баснословное наследство, просил подождать еще «месячишко», обещал «крупный подарок» и приглашал в ресторан следующего знакомого.