Летний дождь
Шрифт:
Ошиблась Анна: не через день-другой, а в тот же, в первый же, потянуло назад. Как только поняла, что не устроиться ей в гостинице: три обошла — нигде мест нет. «Ну, вот и ладно, — обрадовалась даже. — По городу похожу, на людей посмотрю, себя покажу, а к вечеру на лесовоз — и айда домой!» И тут вспомнила про банку с медом, достала адрес…
Не скоро, но нашла Анна и улицу, и дом земляка своего, а только пришлось потоптаться на площадке. Позвонила-позвонила — назад ни с чем пошла, соображая, у кого бы оставить
Собралась уж уходить, когда выглянул воровато из двери подъезда, поманил ее пальцем старик в пижаме. Странным он показался Анне. Шел по лестнице, то и дело оборачивался, подносил палец к губам. «Тсс!» — сам себе приказывал и лукаво улыбался молодыми глазами. Анна уж вниз начала поглядывать: не сбежать ли ей, пока не поздно. Потом радовалась, что не сбежала. Как самую дорогую гостью приветил ее земляк и, казалось, наговориться не мог.
А поведение его странное вот чем объяснялось. Сегодня разменял Петр Иванович восьмой десяток. На заводе вздумали было пышно отпраздновать его юбилей. Еще бы! Полвека ведь проработал. На пустое место прибыл, до начальника цеха дошел. Понять их, конечно, можно. Да только не хочет Петр Иванович: посадят на сцену, обложат цветами, начнут отпевать — был… был…
Пришлось на старости лет слукавить: сказал, что уедет из города. А уехать-то ему никак нельзя: сердце пошаливает. Вот и сидит в собственной квартире, как лазутчик, и на звонки не отвечает. Прежде чем кого в дом впустить, из окна кухни разглядит, кто приходил, не с завода ли нарочный. Так и Анну высмотрел.
А уважали, видно, старика на заводе: пока сидели за столом, уставленным закусками, не раз в дверь звонили. Петр Иванович смешно крался на кухню, приказывал себе: «Тсс!»
— Не верят, охламоны, старику Ливандову! Ведь просил: айда, ребята, всем цехом ко мне домой, погуляем по-человечески. Нет, им надо непременно на сцену, с цветами, с речами… А я еще есть, есть я еще! — подмигивал молодо Анне, наполняя рюмки домашней наливочкой. — Эх, Липа, Липа, — вздыхал, — не забыла. А медок-то инда пригарчивает! Давно не едал такого. Значит, транзистор Триша? — хохотал оглушительно. — Не поехала тогда со мной, на великую стройку не поехала. Отец-мать не отпустили: мол, прясть надо, холсты белить… «Зачем, зачем вы, люди злые, вы их разрознили сердца», — пропел озорно, поднял рюмку. — Выпьем, Аннушка, за любовь!
Анна догадалась подарить старику вырезанного недавно из полешка лосенка. Лежал он, свернувшись, на широкой ладони именинника.
— Будто живой, греет он мне руку-то, — растрогался старик. — Неужели сама? — поцеловал Анну по русскому обычаю троекратно.
— Вот чего не хватает туристу моему, сына так величаю, нисколько дома не живет, вот чего ему не хватает — простоты, — проговорил задумчиво. — Ах, какой ты мне приездом своим подарочек преподнесла! Никуда не отпущу! Живи сколько надо! Ведь земляки мы! А это поболе, чем родичи!
Незаметно бежало время. А к вечеру уже договорились земляки вместе в деревню уехать. Анна так расписала пустующий целыми днями
А чуть позже все и объяснилось.
Уж когда забыли они, перестали опасаться юбилея в заводском клубе, затрезвонил звонок.
— Тольша, наверно! — обрадовался старик. — Не забыл, сынок!
Опережая хозяина, кто-то ключом открывал дверь.
— Ой, вы дома? Как хорошо! А я испугалась, думала, нет вас! — услышала Анна женский голос.
Петр Иванович, будто чего-то испугавшись, пятился в комнату.
— Деда! — кинулся ему на шею внук. — А мы уже завтра полетим! На настоящем самолете! Правда же, папа?
— Да, попрощаться мы к вам, — смутилась вдруг женщина и внимательно посмотрела на Анну.
В дверях, не решаясь шагнуть дальше, топтался рослый мужчина. Анна подумала, что это и есть сын Петра Ивановича, «Тольша», но старик вдруг резко сказал новоявленной гостье:
— Быстрехонько ты — «папа»! Проходите, чего в дверях стоять!
…За столом сидели как на поминках. Анна, чтобы найти себе применение, рисовала мальчишке на салфетке.
— Вот какая у нас получилась кошечка!
— Это не кошечка, это кот!
— Почему? — растерялась она.
— Потому что у него усы!
Анна засмеялась, оглянувшись на остальных. Но все по-прежнему молчали.
— Ну, что ж, — сказал наконец, наполняя рюмки, Петр Иванович, — горько!
Елена, так звали его бывшую невестку, вскочила и вышла в другую комнату. Чтобы не мешать мужскому разговору, Анна выскользнула следом за ней.
Елена стояла перед картиной, висящей в нежилой комнате, и, не отрываясь, смотрела, словно сквозь стену.
— Это тоже мой папа! — показал на картину Сережа. — И мама.
Подумал и добавил:
— А меня почему-то тогда не было…
С акварели насмешливо смотрел на Анну совершенно живой человек. Стоял он по колено в траве среди каких-то незнакомых Анне желтых цветов. И почему-то у рояля. На крышке рояля не в вазе, а в фужере эти же желтые цветы, переломившиеся в стеблях и уронившие головки на черную поверхность. Здесь же в вазе осенние листья. За роялем, словно сотканная из облаков, стояла Елена. И не то она стояла у дерева, не то держала это дерево, как букет. А за всем этим то ли облака и миражи из них, то ли настоящая деревня…
— Нравится? — усмехнулась Елена, заметив, с каким вниманием рассматривает Анна картину,
— Да. Только… Все как-то…
— Вот именно! И наша жизнь с ним была вот таким сплошным сюрреализмом!
Весь остаток этого вечера Сережа не сходил с колен деда. У Анны вчуже сжималось сердце. Когда наконец наступило время прощания, Петр Иванович прижал внука к себе, сказал:
— Сергея не отдам!
— Да вы не думайте, мальчику будет хорошо, я обещаю вам, — топтался возле старика Сережин отчим.