Летний дождь
Шрифт:
Бабка Липа засмеялась озорно:
— Ох, на всю-то жизнь запомнились мне эти три денечка! Ладно, дело прошлое, расскажу уж все до конца. Вожак-то наш комсомольский ночью замок отомкнул, вызволил меня из темницы и опять замок на место. Меня на коня — и на заимку. А заимка у нас далеко была, у грани аж, у самого спорного столба. А к концу третьего дня привез и опять под замок. Открывает отец:
— Ну, жива, комсомолка?
— Жива, батюшка!
— Одумалась?
— Одумалась, батюшка!
В
Она разминала в руках подобранные на дороге сухие листья травы, оброненные с воза сена.
— Ммм… — вдыхал он запах сена, — обязательно приеду сюда в сенокос…
Екало ее сердце, пронизывало болью: «Приедешь в сенокос. Значит, скоро уедешь. А как я-то доживу до сенокоса того?..»
Понимала Анна: не удержать его, да только не думала, что так скоро наступит этот день.
— Хорошо у тебя, — оглядел Анатолий будто впервые ее горницу. Опустились руки Анны:
— Пора?
— Пора, Аннушка. Если бы ты знала, как работать хочу! — кивнул на папку с набросками.
Зашли попрощаться к бабке Липе. Она расцеловала Анатолия троекратно, промокнула кончиком платка слезы, спохватилась:
— Да что же это я, дура старая! — Проворно в подпол нырнула, достала банку меда. — Бери, бери! Станешь чай пить, бабку Липу вспомянешь!
До околицы увязался проводить дед Пётро.
— А то бы приезжал насовсем! Дом тебе поставим на том же самом месте. Мужики подмогут, не чужак ить нам, сво-ой! А я тебе вороты излажу — сто лет стоять будут!
И смотрел старик вслед, пригорюнясь: «Ох, время, время, текет и утекает…»
Петляла впереди, вела их к тракту усеянная хвоей лесная тропинка. Не поднимая головы, шла Анна, с виду спокойная. А хотелось ей заголосить по-бабьи: на кого, мол, ты меня оставляешь? Ты — один-одинешенек, я — одна-одинешенька! А хотелось ей припасть к нему, обнять, да так, чтобы не уйти ему, не уехать.
Смотрели в зимнее небо пустоглазые соцветия аниса, сухие головки пырея. Шуршали легонько кусты полыни, мол, вот — живы мы, выстояли, несмотря ни на что! Но все это было отжившее, прошлое. А сколько еще под снегами всякого упрятано: трава клочкастая, старая, слежалая листва, ветки, сучки… Ох, и сильно же оно бывает, прошлогоднее. Снега сойдут, а долго не верится, что пробьется через все это новая, молодая зелень…
Потянулись для Анны дни ожидания.
Придумала, что должен он ей письмо написать. Придумала и полюбила вечера. Потому что надеялась: прибежит из лесу, а в ящике ждет ее письмо.
— Совсем извелась девка, —
— Ведь немолоденькая ты уже, Аннушка, замужем побывала, а пошто же это ты главной бабьей хитрости не выучилась? Ведь перед мущинами то товар лицом надо казать! А ты все в уголок жмешься! Ты пошто это не показала ему рукоделье-то свое? И мне-ка молчать приказала. Рази этакое богатство в сундуке хоронят? Выставила бы всех своих лесовиков перед ним, он бы посмотрел, понял: не проста! Я — фудожник, она — фудожница, вот мы и парочка!
— А если проста, тогда как?
— Так ведь по себе каждый дерево-то норовит срубить, по себе!
«Не проста, — задумалась Анна. — Видно, правду говорят-судачат о ней бабы: от Дмитрия ушла, а этот сам ее бросил. Того переросла, слышь, до этого не дотянулась…»
Перестать бы уж ей думать о нем.
«Как в воду канул», — вздыхала про себя бабка Липа и все придумывала, чем бы делу помочь. И придумала.
Раз вечерком дождалась, как пойдет Анна с работы, и заковыляла ей навстречу, сильно прихрамывая, припадая на ногу.
— Что с тобой? — кинулась к ней Анна.
— Я говорю, если дружно тёпло возьмется, мотри в начале апреля лес оживет, паска ноне равняя, — оттягивая нарочно главный разговор, бабка Липа морщилась вроде от боли.
— Да что с тобой? Заболела?
— Нога у меня, Аннушка, болит, моченьки нет. Ноне и не сыпала. Ноет-отнимается моя ноженька! Натиранье нужно, а его ни у нас, ни в районной аптеке нету. В городе только, сказывают, достать можно…
— Ну, так, может, мне съездить? — нерешительно предложила Анна.
— Вот бы хорошо, мила дочь! Вот спасибо-то.
— Отгул возьму, завтра же и поеду…
Посмеивалась, радуясь удавшейся хитрости, бабка Липа, возвращалась домой бодренько и ногу волочить забыла.
«…Чего же проще-то? Села да и поехала! И всем мукам конец! А вдруг он болеет, а я сижу и в ус не дую…»
Еле утра дождалась — так растревожила ее бабка Липа.
А на площадке городского дома перед такой знакомой дверью задохнулась от волнения. Потянулась к звонку — мелко-мелко дрожали пальцы.
Но на звонок никто не отвечал. Уже собралась ни с чем назад идти, как вышла соседка.
Ох, уж лучше бы не ездить ей в город! Потихоньку от бесплодных надежд-мечтаний извяла-иссохла бы ее любовь…
Рассказала соседка, поведала: вернулась жена Анатолия с сыном. Наездилась. Хлебнула, видно, сладкого до слез: ниже травы, тише воды теперь живет. Поначалу-то Анатолий дома нисколько не жил — все в разъездах. А теперь, видно, смирился: сын ведь у них, такой хороший мальчик! Отец души в нем не чает…