Летний дождь
Шрифт:
— Да что вы, батя! Спасибо, за все вам спасибо. — А сам поглядывал на Зинаиду: не отколола бы какого номерка. Помахал ей от машины игриво.
— Гони! — как в блиндаж, юркнул в кабину.
— Постой! — кинулась следом Зинаида. — Сто-о-ой! — неслась, презирая глазеющих на нее от ворот, из окон людей.
— Притормози, Федя, не отстанет… Ну что? Что Зина?
— Шшто? — колыхала перед ним запалившейся грудью. — Шшто? Думаешь, не знаю, на кого променял? Зна-аю! Все-о знаю! Ни свет ни заря отправилась зазноба твоя
— Все? — заходили под натянутой кожей желваки.
— Все! Кати! Скатертью дорожка!
Машина дернулась, помчалась вниз по улице, к речке. А Зинаида, сразу обессилев, поплелась задами, от людских глаз подальше.
«Ну что, что мне было делать? — корил себя, жалея ее, Владимир. — Ну, нет к ней ничего. Да и не было… Неужели и та ждет его у дороги? Вот ведь фантазия! Ну, потанцевал, ну, руку пожал легонечко…»
— Что? Остановимся? — спросил шофер Федя и кивнул на придорожный колок. Там, среди стайки березок, голубела косынка молоденькой учительницы Наденьки.
— Нет, нет! — испуганно даже вскричал Владимир. — Гони!
«Эх, — когда проскакивали колок, подумал он с досадой, — хотел с полем своим проститься…»
С ним, с этим полем, краем которого мчались они теперь, связано столько радостей и мук почти десятилетней работы Владимира. Здесь они с Телегиным поставили все свои опыты. Отсюда, от этой вот землицы, богатеть стали, отсюда вся их слава и весь их почет.
«Приеду потом… А как же… Приеду… Посмотрю… И у себя начну все сначала… У себя!.. Еще удержусь ли…»
— Да вы не переживайте, Владимир Петрович, — увидел Федя закаменевшее лицо бывшего главного агронома. — Не пропадет наша Наденька: на нее Сережка Ивин глаз положил. В район, бает, увезу, в газетку, мол, устрою… А может, зря вы… она ведь хорошая, наша Наденька, ох, и хорошая! Понятно: сердцу не прикажешь…
Сердцу не прикажешь, да… Только ведь на мгновение представил на месте Наденьки Лену. Вот так бы он ехал, а она бы в голубом платочке с корзиночкой для ненапревших грибов стояла бы с краю поля, его поджидаючи…
Ну и ну! Что с ним вмиг сделалось, с его тридцатипятилетним сердцем! А может, тоже приедет когда… В отпуск, к матери… И от одной этой надежды прекрасно стало на свете!
Совхоз его родной, директором которого Владимир был назначен днями, находился хоть и в одном районе с телегинским, да в противоположной его стороне. Вот и пришлось ему сперва до станции добираться, проехать по железной дороге чуток, потом уж на автобус пересесть. Едва успел до ливня. Хорошо вызревший за полдня, он хлестал — сам вдребезги — по каменистому пастилу дороги, раскосмачивал придорожные вербные заросли, выворачивая белесой изнанкой листву.
На развилке автобусик притормозил, и Владимир вышел из него прямо под этот спелый ливень. Передернул
Хлюпала под ногами раскисшая земля. Идти было трудно. Но скоро он поднялся на пригорок. Дорога здесь, вымытая до каменистой основы, была твердая, да и ливень наконец отстал, повернул влево, скатился там к сизому лесу.
Выглянуло солнце, заиграло в окошках недалекой, под горкой, деревушки. Деревенька ютилась в низинке, и от нее, словно веером брошенная колода карт, раскинулись небольшие площадки полей. Дождь, подобный сегодняшнему, наверно, не раз за эти дни поливал поля: не радовали они Владимира.
Под горку идти опять стало труднее. А уж в улицу вошел — тут и стоп. Пришлось разуваться да штанины закатывать: по щиколотку, а то и по колено, если дорогой — черная жижа, если стороной — вода, утопившая траву. Шел травой — почище.
— Это хто же такой долгоногой? — усмехнулась в распахнутое окно щербатая старуха. — Дачник, знать-то…
Жилых домов в деревеньке — больше пяти не насчитаешь. Шел мимо изб с заколоченными окнами или мимо пустоглазых, чернеющих мертвым нутром. Сзади затарахтел и остановился трактор.
— Эй, гражданин голопятый! — окликнул Владимира, казалось, навсегда чем-то обрадованный парнишка. — Не в Верхотурку шлепаешь?
— Туда.
— Повезло тебе — и я туда! Садись! Сестра с матерью там косят.
Владимир шагнул в черную жижу: меж пальцев жирными пиявками щекотно выползла грязь.
— Себе косят? — спросил, когда тронулись.
— А кому же еще! Седни же воскресенье — выходной!
— Выходной, а ты работаешь…
— Как же! Буду я в воскресенье вкалывать! За матерью да за сестрой запряг своего жеребчика! Повезло, говорю, тебе! Может, на пиво отвалишь! — захохотал.
— Персональный транспорт?
— Ну дак! Погоди-ка! — притормозил неожиданно у дома с голубыми переплетами окон. — Посмотрю — а то, может, уж дома они…
Владимир засмотрелся в мокрядь дали — не терпелось увидеть крыши родной деревни.
— Не повезло тебе, друг! — радостно сообщил парень. — Дома они, ты уж извини, придется тебе…
Владимир выпрыгнул из высокой кабины в грязь, спросил:
— А там, в Верхотурке, тоже вот так все повымерло?
— Конечно! Там одне дачники! Мы тоже сюда перебрались.
— А как же работа? Кто работает-то на полях, на фермах тут?
— А возят…
— С центральной усадьбы по таким дорогам?
— Слушай, а чей-то ты такой любознательный — с луны, что ли, свалился?
— Угадал — оттуда, — ответил хмуро Владимир и зашагал дальше.
— Слу-ушай! — запоздало спохватился парень. — А ты случаем не директор ли наш новый — больно любопытный! — засмеялся он, довольный своей шуткой.