Летний шторм
Шрифт:
Подполковник выскочил наружу, спеша найти и распределить своих подчиненных по нужным постам.
Оставалось ждать визита эсесовцев. Генерал вдохнул воздух. Постарался расслабиться, насколько это возможно в данной ситуации. Откровенно говоря, получалось плохо.
Лейтенант переместился к командующему корпусом, прикрывая генерала от возможных выстрелов от входной двери. Верилось, что это невозможно, но приходилось подстраховываться. Роммель заметил, что у лейтенанта расстeгнута кобура пистолета, оттянул защeлку своей. Честно говоря, не надеялся
Вскоре в проeме бронированной двери дота возник силуэт непрошенного посланца Берлина. Спустя некоторое время удалось рассмотреть и погоны с петлицами. Был эсесовец аж оберштурмбанфюрером, что удивляло степенью внимания к его персоне со стороны Гиммлера. Мог прислать и капитана. Чего там значит какой-то генерал Вермахта, отдавший службе Фатерлянду большую часть своей жизни.
Вошедший офицер СС долго приглядывался к находящимся в доте, старательно изображая плохое зрение. Наконец-таки, смог сделать вид, что обнаружил того, кого искал, вскинул руку в нацистском приветствии.
– Господин генерал, рад вас приветствовать.
– Эсесовец откровенно издевался, игнорируя должность и звание Роммеля.
– Должен вам сообщить, что вам необходимо срочно прибыть в Берлин для доклада фюреру о боевых действиях против английских войск в течение последних двух месяцев.
– Оберштурмбанфюрер сделал вид, что не замечает реакции командующего Африканским корпусом и продолжил.
– В случае же вашего несогласия, мне приказано задержать вас и доставить в нужное место в качестве арестованного.
Эсэсовский подполковник наслаждался предназначенной ему ролью. Наконец-таки ему удалось достигнуть положения, о котором он только мечтал в далeкие двадцатые годы. Когда его выкинули из армии на помойку при создании рейхсвера. Ему, выходцу из народа, прошедшему всю войну от первого дня до последнего в окопах переднего края, место в рейхсвере не нашлось. Не хватило заслуг! Зато в сто тысяч, ограниченные Версальским мирным договором, попали все наследники военной аристократии империи. Многие из которых просидели всю войну в штабах так и не понюхав пороха.
А также не ощутив запаха сгоревшего кордита, вони застарелых ран, тяжeлого амбре сопревшего на теле белья, смрада разлагающихся трупов, которые невозможно было убрать из-за пулемeтного огня. Не познав тяжeлого отчаяния потери боевых друзей, не почувствовав боли рвущих тело пуль и осколков, и не осознав всей степени разочарования, когда Германия проиграла войну.
Зачем четыре года гнили в окопах? Зачем гибли целыми батальонами, повисая на колючей проволоке под секущим огнeм пулемeтов? Зачем травились газами, взрывались на минах, гибли от осколков снарядов? Зачем...?
Но теперь он отплатит за все свои унижения. Вот перед ним генерал, которого он может одним своим капризом обратить в ничто, в пыль, которую развеют ветры, и никто не вспомнит о существовании такого человека. Ведь, в приказе не упоминалось, что его обязательно
– Могу вам сообщить, оберштурмбанфюрер, что разговаривал вчера с фюрером и никаких указаний о прибытии в Берлин он не отдавал.
– Роммель успокоился. Это не желание Гитлера, а личная инициатива Гиммлера, или кого-то из его заместителей. А следовательно, никаких улик против него нет, а всего лишь подозрения. Но успокаиваться рано. Фанатичный блеск в глазах эсесовца настораживает. Этот может пойти на что угодно, если будет уверен, что сумеет оправдаться.
– Поэтому я считаю вас самозванцами.
– Продолжил генерал.
– И требую, чтобы вы сдали оружие.
Обнаружив направленные на них автоматы, двое других посланцев СС осторожно подняли руки вверх, но оберштурмбанфюрер рванул свою кобуру и выхватил парабеллум.
– Не дурите, оберштурмбанфюрер.
– Постарался успокоить его Роммель.
– Постараетесь открыть огонь, и тогда отсюда вы не уйдeте.
Но было поздно. Сверкнуло пламя на обрезе ствола парабеллума и упал на пол лейтенант охраны, прикрывший своим телом генерала. Затрещали автоматы, укладывая эсесовцев на пол, но хлопнул ещe один пистолетный выстрел. Роммель ощутил резкий удар в живот, согнулся пополам и стал оседать вниз, на тело своего верного охранника.
Загремели выстрелы снаружи. Вскоре в дот ворвался начальник охраны, кинулся к телу генерала, проверил пульс.
– Врача сюда, немедленно!
– Привeл он в чувство солдат охраны.
– Или найдите носилки! Двое носилок!
Лейтенант пытался открыть глаза, но те почему-то отказывались ему повиноваться. Его качало в такт шагам солдат его взвода, несущих своего командира к операционной. Наконец, он сумел приподнять непослушные веки, обнаружив над собой ослепительно синее небо.
"Где я? Почему меня качает?"
"Ну, конечно же! Мы с Магдой на озере, катаемся на лодке. А сейчас отдыхаем после томительных минут любви."
Он попытался протянуть руку, чтобы ощутить тело любимой, и провалился во тьму, окончательно теряя сознание.
Смертельно уставший хирург отбросил на стол с инструментами извлечeнную пулю.
– Заканчивайте сами!
– Бросил он своим ассистентам, повернулся и пошeл к выходу из блиндажа. Нужно хлебнуть глоток свежего воздуха, или следующим на операционном столе окажется он сам.
– Что с генералом?
– Встретил его вопросом подполковник, дежуривший у входа всe время операции.
– Везение ему не изменило.
– Хирург стянул лицевую повязку и вдохнул полной грудью воздух, поражающий своей свежестью после нескольких часов нахождения в операционной.
– Рана, конечно, тяжeлая, но не смертельная.
– А лейтенант?
– Осмелился спросить офицера один из солдат охраны.
– Мы не смогли ему помочь.
– Хирург оглянулся на соседний блиндаж, служивший временным моргом.
– У него была задета печень.