Летняя практика

Зайцева Мария

Она тогда словно в замочную скважину подглядела. На другую жизнь. Свободную, безбедную, веселую, не ограниченную никакими рамками. Полную энергии и планов на будущее.

И лишний раз уверилась, что все правильно сделала.

Откусила сладкий кусочек, полакомилась, и хватит ей.

У нее сын, у нее ипотека за квартиру, у нее работа. У нее своя жизнь. Их жизни не пересекутся. И не надо. И дразнить не надо.

Но он дразнит, так дразнит!

Он сидит совсем близко, говорит еще что-то, чего она не слышит, и не пытается больше прислушиваться,

потому что ей это не надо. Она уже уходит. Вот только не уходится никак.

Потому что Данил близко, практически прижимается к ней, и это не от слишком мягкого дивана!

Он делает знак официанту, и перед Леной оказывается еще один коктейль.

Он улыбается, этой своей очаровательной, обескураживающей улыбкой, от которой низ живота тянет так сладко и предвкушающе.

Он опять наклоняется к ней, говорит на ухо:

– Как там твой муж?

Лена, уже успевшая машинально пригубить коктейль, от неожиданности замирает.

Точно.

Она же ему тогда про мужа говорила. Судорожно собирается с уже практически растекшимися по всей поверхности головного мозга, мыслями, и начинает что-то говорить, сама не соображая, что, но он, покачав головой, опять говорит, прислоняясь уже внаглую губами к ушной раковине:

– Да расслабься. Нет у тебя никакого мужа. Я же не дурак.

Лена опять пытается что-то просипеть, невнятное, переубедить его, но чувствует горячее влажное прикосновение его языка в своему уху, и все слова просто со свистом вылетают из головы.

– Ты – чистый секс, ты знаешь об этом? – урчит он ей на ухо, в перерыве между облизыванием и покусыванием.

Нет, она не знает.

Она ничего не знает. Что она делает. Опять. Что он делает.

Мозг, судя по всему, окончательно отключается, потому что никаких сигналов бедствия не поступает.

Лена, чуть слышно застонав, извивается от невероятно приятных, колких ощущений, не находит себе места буквально.

Данил, похоже, окончательно потеряв всякий стыд, прижимается к ней все плотнее, лезет лапами под юбку, нашаривает резинку тонких чулок, жарко дышит ей в шею.

– Хочу тебя, ты ведь знаешь? – опять шепчет он, и Лена не слышит грохот музыки. Он полностью забивается гулом крови, ревущей в ушах.

Нет, она не знает.

Но узнает об этом, Данил ей очень отчетливо дает это понять своими действиями.

Он кладет ее ладонь на ширинку своих джинсов, и Лена опять стонет, ощущая его готовность, вспоминая, телом вспоминая, каково это, когда он в ней. И сходя с ума от одного только воспоминания.

И не имея сил сопротивляться, сил вообще хоть что-то сказать ему, хоть как-то возразить, и забывая все свои, так твердо и окончательно принятые решения, когда Данил встает, подхватывает ее под локоть, приобнимает за талию и ведет вниз, куда-то в сторону, к служебным помещениям.

Лена едва переставляет ноги, позволяя ему увлечь себя в полутемную комнату. Только на мгновение она трезвеет, с удивлением осматриваясь. Это, похоже, чей-то

кабинет. Стол, заваленный бумагами, кресло, шкаф.

Данил не дает опомниться, задать вопрос, просто сажает ее на стол, сдвигая документы в сторону. Задирает платье, на секунду замирая, оглядывая открывшуюся ему картину ног в тонких телесного цвета чулках с широкой резинкой, бежевых кружевных трусиков, с легким хрипом втягивает воздух, восхищенно улыбается.

Лена совершенно дуреет от этой улыбки, от невероятно развратной своей позы и вообще ситуации, в которой она оказалась, неосознанно выгибается ему навстречу.

И Данил срывается на нее ураганом, все сминающим вокруг.

Лена может только послушно следовать в его водовороте, только отвечать, только принимать его силу, его желание.

Звенит пряжка ремня, тонкие трусики просто сдвигаются в сторону, жесткие руки впиваются каменно в бедра, дергая на себя, ближе. Максимально близко.

Лена вскрикивает, чувствуя его в себе, откидывается назад, на стол, с которого листопадом летят бумаги, планируя по всему кабинету.

Размашистые, сильные движения, хриплое бормотание, стук столешницы о подоконник.

И полное, абсолютное ощущение нереальности происходящего. Словно она спит и видит сладкий, развратный сон, где можно быть любой. Где можно делать все.

Можно подаваться бесстыдно бедрами ему навстречу, можно шептать невероятно пошлые, глупые слова, можно упрашивать, молить, командовать даже! Все можно.

И Лена двигается навстречу Данилу, и обхватывает его руками, прижимает, с радостью чувствуя на себе его тяжесть, его горячие ладони, исследующие, мучающие ее, его настойчивые губы, его жар, его силу, его бешеный напор.

Движения все грубее, стол скрипит все сильнее, и Лена, уже не имея сил сдерживаться(да и зачем сдерживаться?), кричит от невозможного, нереального удовольствия, яростно сжимая Данила бедрами, выгибаясь и окончательно сбрасывая остатки документов со стола.

Ее еще трясет от последних всплесков оргазма, когда Данил, сделав несколько совсем уже бешеных по своей силе движений, рычит и придавливает ее к столешнице тяжелым торсом.

Они какое-то время не двигаются, унимая дыхание, затем Данил приподнимается на локтях, заглядывает Лене в лицо жадными горящими глазами, целует щеку, скулу, шепчет горячо в ушко:

– Офигеть, как круто, малыш, ты просто супер.

И Лену опять ничего не коробит в этих банальных, но таких нужных и правильных сейчас словах.

Потому что он говорит то, что думает. И говорит с таким искренним восхищением, что просто прорывает на эмоции, на слезы, на нежность.

Может, это последствия пережитого, остатки подаренной телу радости, не важно. Лена обнимает Данила за шею, садится, прислоняясь к нему всем телом, целует в губы, легко и аккуратно. Невесомо. И смотрит в глаза. И видит там подтверждение его слов. И буквально умирает от нежности. И…