Лето длиною в ночь
Шрифт:
Сейчас смешно, а тогда прям живот заболел от того, что дураком себя выставил, чай как следует заварить не смог. Потом поглядел — все пьют, и никто не удивляется, что не сладко. Только некоторые гости сахар ложечкой из сахарницы к себе в чашку добавляют. Ну, тут и до него дошло…
А вообще у Тони всегда было шумно, весело. Конфет, опять же, полно. Правда, Тоня много не давала, следила — чтоб не облопался. Да не конфетах дело. Интересно было. А главное — к нему здесь обращались… ну, как равному, что ли. Приятно ведь, когда интересуются твоим мнением,
Впрочем, тогда, летом — что-то не получилось у неё с поездкой. И Глеб благополучно забыл об этом. Но вчера, как выяснилось, своих намерений посетить Италию Тоня ни на секунду не оставляла!
Началось всё со звонка.
Нет, не так.
Началось с разговора о Рублёве. Ну, не о нём, Глебе Рублёве, воспитаннике Нахимовского училища. Говорили о его, Глеба, великом однофамильце.
На уроке истории Глеб вдруг выяснил, что был такой иконописец — Андрей Рублёв. Иконы писал, храмы расписывал. Иконы его до наших дней сохранились — не все конечно, только некоторые. И прям ценные они необычайно, оказывается.
Вот Глеб и решил Тоню поподробнее расспросить — искусствовед она, или нет, в конце-то концов. А то вдруг Рублёв этот ему, Глебу, родственник… Всякому хочется родственников хороших иметь. Особенно когда у тебя их — кот наплакал. А знаменитых — особенно.
Тоня страсть как обрадовалась. Её хлебом не корми, дай об искусстве поговорить.
Глеб, конечно, всегда был не прочь вместо музея в футбол погонять — во дворе дома, с ребятами. Но — ничего, привык постепенно по выставкам с Тоней ходить. Без нытья. Без жалоб на уставшие ноги…
Словом, тем самым вечером Тоня толстый альбом по древнерусской живописи с полки достала. Давай рассказывать, репродукции показывать. «Троицу», то да сё… Объясняла, почему раньше так странно рисовали, что все предметы будто навыворот, что-ли. Не так, как теперь принято. Обратная перспектива называется. Ну это ладно. Глеб-то больше Богоматерью с младенцем заинтересовался.
Тоня всё хотела, чтобы он новые слова запоминал. Всё про одежду почему-то… Он и запомнил — мафорий, ну так накидка с капюшоном называется, что ли, и этот, как его… гиматий — синий такой…
Потом ещё что-то велела запомнить, но это уж забылось. Голова-то не резиновая… Не, Тоня вообще-то всегда очень интересно рассказывала. И картины — вот на удивление просто — словно оживали, когда она говорила о них! И Глеб обычно старался запомнить всякие слова мудрёные, чтоб сделать ей приятное. Ну и в училище на уроках можно было блеснуть иной раз…
Но в этот раз запоминать особо не хотелось. Как-то не до того стало. Он просто увидел, как она, Богоматерь, обнимает младенца и замолчал. Все мамы так и делают, ясное дело… Ну, обнимают они своих детей, любят… Только не все при этом плачут. А у этой глаза были полны слёз…
Он вздохнул. Маленький и какой-то нескладный, длиннорукий Иисус обнимал Богородицу — и она его обнимала, любила, и ей, видать,
Захотелось… ну так же захотелось…
Обниматься Глеб, конечно, не полез. Не маленький уже… А к плечу Тониному — да, привалился. Ну так, слегка…
Тоня почувствовала, что Глеб притиснулся к ней правым боком. Обняла его одной рукой, другой взъерошила коротенькую, по форме остриженную чёлку.
А потом звонок — мама позвонила. Тоня чуть отстранилась, чтобы вытащить мобильник из заднего кармана джинсов. Со вздохом встала, прижав трубку к уху, подошла к окну. Начался трудный разговор… Тоня уныло и неохотно объясняла маме, что не собирается замуж за Каштанова Колю. И никогда не собиралась! Мама похоже, была разочарована, потому что этот роковой разговор длился очень долго. Гораздо дольше обычного…
Всё было хорошо, и тут — звонок. Уже по мелодии звонка Глеб догадался, что Тоне звонят из дома.
Альбом пришлось отложить, потому что разговор, видимо, намечался долгий.
Тоне этот разговор был явно не по душе. Она вообще нервничала — переминалась с ноги на ногу, потирала средним пальцем бровь…
Да, да, тоскливо соглашалась Тоня в трубку, Коля, безусловно, хороший человек. Но она, Антонина, никуда с ним не поедет. Ну и что, что приглашал. Она предпочитает ему компанию… м-м-м… Да кого угодно! Вот хотя бы — Франчески…
Глеб никогда к Тониным разговорам по телефону особо не прислушивался, но тут, услышав итальянское имя, уши-то навострил!
За Тоней, ясное дело, ухаживали какие-то друзья — то актёры, то художники. Ну да, ухаживали, она же красивая. И весёлая. И вообще…
Ухажёры и таскали ей то книжки, то билеты в театр или на концерт, то шоколадки…
Глеб, любивший сладкое, но не любивший думать, во что могут вылиться для него все эти ухаживания (да по-любому ни во что хорошее), поедал шоколад, и раз от раза не без мрачного удовлетворения убеждался, что Тоня не отвечает им особой взаимностью. Не, он конечно желал ей счастья, да только… Ну неважно, что — «только»…
Этот Коля Каштанов тоже дарил Тоне цветы и конфеты. Очередной букет Тоня обычно ставила в вазу, а конфеты, как водится, лопал Глеб. Ну а что. Тоня — не ела, фигуру берегла…
У Коли, ясно, с самого начала не было никаких шансов. Но сейчас Глеб даже обиделся за него. Не за себя, вот ещё! За Каштанова, конечно… Променять Колю на какого-то зализанного Франческо!
Почему этот Франческо должен быть зализанным? Да кто его знает. Глеб его и не видел никогда. Просто представил себе надутого лощёного клерка в мерзкой розовой рубашке с сиреневым галстуком. Вроде того дядьки с обложки затрёпанного каталога «Отто», что валялся рядом на тумбочке. Глеб дядьку этого тут же возненавидел, вместе с его дурацкой рубашкой. Да так, что не удержался, зачеркал слащавое лицо фломастером. Чёрным.