Лето кончится не скоро
Шрифт:
…Неподалеку была в кирпичах ниша с выступом, похожим на скамью. Там они сели. И Шурка наконец рассказал все.
Про пистолет и выстрел.
Про клинику.
Про Гурского и Кимыча, про прибор, который надо найти.
Про голубую планету Рею…
Никто не сказал «выдумываешь». Никто не удивлялся вслух. Потому что было доказательство – рыбка. Да и сама таинственность подземелья настраивала на веру во всякие чудеса. И когда Шурка перестал говорить, Платон спросил тихо и озабоченно:
– А не натворят они всяких бед на Земле, эти корректоры?
– Нет
Платон покачал головой: мол, хотят-то хотят, а кто их знает…
А Кустик жалобно попросил:
– Ты только не улетай на эту Рею, ладно?
– Я и не хочу… теперь…
– А с сердцем-то что будет? – забеспокоился Ник. – Когда ты найдешь тот прибор, они тебе вставят настоящее? Опять операция?
– Да нет же! Гурский сказал: сердце само вырастет, как только вынут рыбку и выплеснут воду… Вы же сами видели, какая у меня регенерация… Я хотел так: сперва все сделаю, а потом расскажу вам. Когда сделаюсь настоящий…
– А сейчас ты какой? Искусственный, что ли? – словно обиделся Ник.
Кустик обеспокоенно заерзал рядом с Шуркой.
– А куда они денут рыбку, когда вытащат? Возьмут себе?
– Не знаю… Зачем она им? Гурский один раз пошутил: «Оставишь на память будешь держать в аквариуме».
– А она в какой воде должна жить? Наверно, в специальной?
– В любой. Она приспосабливается ко всякой среде.
Кустик заегозил опять:
– Шурчик, знаешь что? Ты можешь подарить ее Женьке. У нее послезавтра день рождения. Будет «сердце в подарок»…
– Опять дразнилка, – слабо улыбнулся Шурка.
– Ничуть! Я по правде!
– Сперва надо найти, что спрятано, – рассудил Платон. – Пошли!
– Вы… со мной? – неловко сказал Шурка.
– А ты против? – удивился Ник.
– Нет… Но это, наверно, долго. Вас дома хватятся.
Кустик подпрыгнул.
– Не хватятся! Всем сказано, что мы ночуем у Платона на сеновале!
Платон спросил у Шурки деловито:
– Скажи, а ты уверен, что это где-то здесь? Что-то чувствуешь?
– Не знаю… Кажется, ничего. – Но тут опять кольнул ногу комариный укус иглы. – А может, и чувствую…
И Платон сказал снова:
– Пошли.
В запахах древней плесени и отсыревших кирпичей, цементной пыли и ржавых труб они долго двигались под землей. Под Буграми. Потому что путь сразу увел в сторону пустырей. Кустик сказал, что чувствует это.
Они шли тесными коридорами, проползали под нависшими балками и плитами, пересекали низкие бункеры и сводчатые помещения, похожие на подземелья рыцарских замков.
Оказалось, что у каждого есть фонарик, и света было достаточно. Лучи выхватывали торчащие из пола и стен горбатые трубопроводы с чугунными колесами намертво приржавевших вентилей. Лохматые щупальца корней. Замурованные двери и остатки перекошенных лестниц.
Несколько раз приходилось спускаться и подниматься внутри круглых бетонных колодцев, по тонким, гнущимся под ступнями скобам.
Каждый заработал уже немало синяков и ссадин, в волосах и за воротом полно было мусора.
И казалось, что здесь, в глубине, они уже целую ночь.
Да и обидно поворачивать, когда столько прошли.
«Столько прошли – ничего не нашли», – обидно срифмовалось в голове у Шурки. Может, ему передались мысли Кустика. Это ведь он любит стихотворничать…
Кустик дышал громче всех – часто, но не устало, а с азартом. Впрочем, и у остальных дыхание было шумное. Порой оно отзывалось в бункерах шелестящим эхом. Иногда чудилось даже – там, впереди, кто-то чужой! И тогда все прижимались друг к другу, гасили фонарики. Обмирали…
Но в этом обмирании все же больше было игры, чем настоящего страха. В глубине души каждый чувствовал: никого, кроме них, здесь, под Буграми, нет. И ничего им не грозит. Даже заблудиться нельзя, потому что путь один – без развилок и ответвлений. Только вот ужасно длинный. Ох как долго придется идти назад – на гудящих от усталости ногах, с нудной болью в царапинах, со щекочущей пылью в горле и вкусом плесени во рту.
Если с удачей, с находкой, тогда никакой путь не будет тяжел. А если все зря?..
А ведь скорее всего зря. Идут-то, по сути дела, неведомо куда. Так думал Шурка. И у других, конечно, появлялись такие мысли.
В тесном подвале, когда остановились передохнуть, Ник потер на щеке царапину и вздохнул:
– Как в сказке: «Поди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что»…
Остальные только дышали.
Шурка виновато сказал:
– Может, где-нибудь есть короткий путь наверх. Колодец какой-нибудь…
– Ну и что? – сумрачно откликнулся Платон.
– Ну и… выберемся на Бугры. И по домам…
– Ну уж фигушки-фиг! – храбро возмутился Кустик. Хотя устал больше всех.
– Но ведь вы… измотались уже…
– А ты? Не одинаково с нами измотался? – с прежней угрюмостью спросил Платон.
– Но я же…
«Я же знаю, ради чего мучаюсь. А вы…» Но сказать это Шурка не посмел. Хотя понимал: для Кустика, для Ника и даже для сердитого Платона нынешняя ночь – просто приключение. И в спрятанный прибор они верят не до конца. И Гурский с Кимычем – галактические корректоры – для них вроде персонажей из космических историй Кустика… Конечно, они видели сердце-рыбку, но и это вряд ли убедило их до конца. Рыбка – одно, а проблемы Великого Кристалла – другое…
– Я же совсем вас замучил.
– Мы сами мучаемся, добровольно, – тихо и строго возразил Ник.
– Из-за меня…
– Глупый, – вдруг сказал Платон. Не прежним тоном, а с ласковой ноткой. Почти как Женька. – Не из-за тебя, а из-за всех. Ради каждого… Думаешь, легко, если рвется нить?
– Какая нить?
– Ну, такая… Рядом с нами жил один мальчик, Оська Кучин. Такой же, как мы. Жил-жил, всегда были вместе. А потом родители взяли да собрались в дальние края. На берег Мертвого моря. И его с собой. Не спросили, хочет или нет… Он говорил: «Мне это Мертвое море нужно, как ежу воздушный шарик, мне наша Саженка в тыщу раз нужнее». Но детей разве спрашивают? Увезли… Знаешь, как пусто стало без него. Еще и сейчас не привыкли…