Лето Мари-Лу
Шрифт:
— Здесь так прекрасно, Адам. Я люблю этот лес.
— Да, тут красиво, — соглашаюсь я, поднимаю упавший альбом и даю его в руки Мари-Лу.
— Этот лес — словно с картины Йона Бауэра [7] , — киваю я на древние деревья.
Когда я был младше, Йон Бауэр был моим кумиром. У папы есть целый ящик со старыми рождественскими газетами, журналами и открытками с его иллюстрациями. Несколько лет я пытался научиться рисовать как он. Пробовал имитировать его картины с темными древними лесами, населенными большими симпатичными троллями
7
Йон Бауэр — шведский художник, широко известный своими иллюстрациями к сказкам «Среди эльфов и троллей», ежегодно публиковавшимся в Швеции на Рождество
Мне хочется поделиться с Мари-Лу своими мыслями:
— Он действительно мог передать в своих картинах, насколько мал человек по сравнению с природой.
— Кто?
— Йон Бауэр. В его лесу каждый пенек оживает. Он открывает новые измерения, творит новые миры.
Путь до луга занимает у нас гораздо больше времени, чем я предполагал. Я беру на себя трудную задачу навигации, просчитываю самый подходящий и удобный путь по лесу. Чувствую себя капитаном корабля. Иногда резко сворачиваю в сторону от тропинки, чтобы объехать корень или камень. Иногда приподнимаю передние колеса коляски, как если бы взбирался на бордюр тротуара. Это как в компьютерной игре, где нельзя падать, иначе тебя подстрелят.
Лес заканчивается, и перед нами открывается луг, тянущийся до горизонта. Первое время все кажется нереальным. Мы словно совершили путешествие на машине времени. Когда Мари-Лу была здесь в последний раз, ей было двенадцать. Она словно летний ветерок носилась среди цветов и курганов. Она была такой жизнерадостной, такой непоседливой. Я все еще помню, какой она была тогда: ее голос, ее стремительные движения, ее смех. Все это осталось в моей памяти. Все это осталось здесь, на лугу. И вот теперь я привожу ее сюда в инвалидной коляске. Калеку, живого мертвеца. Впрочем, нет, уже не мертвеца. Ограниченную в движении, словно бабочку без крыльев.
— Как красиво, — говорит она. — Все осталось таким же, как я помню.
Сегодняшний день — особенный. Внешне все как обычно. И все же кое-что происходит. Во всяком случае, для меня.
Начинается все с того, что луг предстает передо мной как застывшая когда-то давным-давно движущаяся картинка. Это случилось в тот день, когда Мари-Лу бросилась с черешни в своем саду. С тех пор ничего не изменилось. Ни убавилось, ни прибавилось. Все словно замерло на своих местах. Я благоговейно ступаю на траву.
Похоже, что Мари-Лу вовсе не разделяет торжественности момента, которую чувствую я. Для нее это скорее встреча со старым милым другом. Мы останавливаемся у цветущего куста шиповника, и Мари-Лу восклицает: «О, как красиво!» Я срываю цветок.
— Это для самой
— Помнишь, как я подарил тебе рисунок с таким же цветком? — спрашиваю я.
— Нет, — удивленно отвечает Мари-Лу. — Совершенно не помню.
— Я нарисовал полураспустившийся бутон шиповника и подписал «Для Мари-Лу». Ты взяла его.
— Как жаль, что он не сохранился.
— Хочешь, я нарисую еще один? Теперь у меня получается гораздо лучше.
— Ты все так же часто рисуешь цветы?
— Только когда приезжаю сюда. Здесь особенные цветы. Они такие живые, у них есть душа. Почти как у людей. Но это не сразу заметишь. Сначала нужно научиться видеть их и только потом — рисовать.
Я делаю паузу, оглядываю луг и затем говорю:
— Цветы — это глаза земли.
— Что ты имеешь в виду?
— Оглянись вокруг, Мари-Лу. Разве ты не замечаешь, как они смотрят на нас? Они наблюдают за нами с тех пор, как услышали наши голоса на тропинке. Обрати внимание на колокольчики вон там, в тени, и на ромашки около твоей коляски. Они видят нас.
Мари-Лу молчит. Наверное, она размышляет над моими словами. Может быть, она думает, что это просто красивая фраза. Романтичная. Как в старой мечте, что живет в нас еще с древних времен. Мечте о лучшем мире.
— Как ты думаешь, они узнают нас? — спрашивает Мари-Лу.
— Еще бы. Цветы могут быть очень старыми. Встречаются и такие, которым несколько сотен лет. Они цветут на одном и том же месте каждый год. Это те же самые растения, что цвели, когда мы были здесь последний раз. Конечно же, они узнают нас.
— Привет, — говорит Мари-Лу и кивает нескольким подмаренникам, растущим неподалеку от нас. — Простите нас за эту колымагу.
— Я не шучу, Мари-Лу. Я уверен, что это так. Бытие — это нечто большее, чем мы можем осознать. Цветы — лишь малая часть этого. Но они живые, так же как и мы. Они видят, чувствуют. Боль, которую мы причиняем другим живым существам, ранит их.
Я замолкаю, Мари-Лу тоже ничего не говорит. Я беру альбом и начинаю рисовать. Чувствую, что все сказанное — чистая правда. Передо мной — живые натурщики. Каждый цветок индивидуален.
Мари-Лу ездит зигзагами по лугу. Выбирает места со скудной растительностью и утоптанной землей. Объезжает вокруг одного кургана и возвращается ко мне.
— Нашла что-нибудь? — кричу я.
Мари-Лу непонимающе смотрит на меня:
— Что?
— То, что еще никто не находил.
— Что ты имел в виду, сказав «то, что еще никто не находил»? — спрашивает Мари-Лу, когда мы лежим на траве у обрыва.
— Ты всегда так говорила, когда мы бывали здесь. Бегала по лугу, заглядывала в курганы и кричала, что сделаешь великое открытие. Найдешь то, что еще никто не находил. И что ты станешь археологом, вернешься сюда и устроишь настоящие раскопки.
— Правда? — удивляется Мари-Лу. — Археологом?! Я лишь помню, что играла здесь с камнями. Ты сидел где-то поблизости и рисовал цветы. Потом мы лежали у обрыва, смотрели на озеро, а ты всегда боялся смотреть вниз. Ты все еще боишься высоты?