Лето на колёсах [Повести]
Шрифт:
— Где Петька Кулёмин? — Вася сверлил нас зелёными разгневанными глазами.
Мы ответили, что Петя только что был здесь и скоро, наверное, опять будет.
— Улизнул, значит? Попадись он мне на глаза… Думал, с настоящим человеком имею дело, а он — испорченный негатив.
— Что случилось? — забеспокоился наш староста Володя Курбатов.
— Обманщик этот ваш Кулёмин — вот что! Авантюрист высшей марки! Подсунул мне засвеченную ленту. Я как идиот щёлкаю, щёлкаю — всех в классе перещёлкал! Проявляю, и что вижу? Тёмную ночь! Ребята надо мной издеваются. А всё из-за него, из-за проклятого Петьки.
Петя в эту минуту открыл дверь. Увидел грозного Васю Скоролюбского — и шмыг обратно. Вася едва успел ухватить его за воротник:
— Попался, оторванная голова… Верни снимок, авантюрист несчастный!
Петя вернул без звука.
Нам захотелось ещё раз взглянуть на «вещественное доказательство».
Вася долго не хотел показывать снимок. Но мы очень просили — всем классом. И он сдался.
— Ладно, так и быть, полюбуйтесь последний раз. Только никому не говорите… Петька меня в такую авантюру втравил, перед людьми стыдно.
Снимок мы теперь рассматривали тщательно.
— Вот балбесы! — Я был готов избить самого себя от досады. — Фальшивое фото приняли за настоящее! Должна же у нас голова хоть чуть-чуть соображать! Смотрите, разве это Петькина рука? Как мы сразу не заметили?!
И все увидели: на снимке космонавта обнимала вовсе не Петина рука, слабенькая и в чернильных пятнах, а сильная и большая. Такие руки бывают только у взрослых.
Васе Скоролюбскому почему-то не понравился наш смех. Он отобрал снимок и сказал:
— Пойду домой. Поищу настоящую голову. А Петькину выброшу в корзину с мусором.
Приключение десятое
ЗАПИСКА
В перемену Петя как козёл скакал с парты на парту, мурлыкал любимую песенку «Чижик-пыжик» и взмахивал руками.
— Хорошо чувствовать себя вольной птицей! — говорил он. — Маши себе крыльями, щебечи о чём попало и не решай никаких задачек! Не жизнь, а настоящий дом отдыха!
Петино настроение испортил Александр Фёдорович.
— Возьми записку и передай отцу, — сказал он и подал Пете бумажку.
От этой злосчастной бумажки у Пети онемел язык. Руки-крылья разом опустились. Он стал похож на мокрую курицу, а не на вольную птицу.
— Попрыгать не дают, — пожаловался он, когда мы с ним выходили из школы.
— А вдруг записка приятная?
— Скажешь тоже! Учителя приятных записок не пишут. Помнишь, мы с тобой книжку про два фронта читали? Так вот отца, наверное, вызывают в учительскую, чтобы против меня сразу два фронта открыть — школьный и домашний. Либо оставят один фронт — домашний. Это ещё хуже. Родители тогда одни на два фронта
— Конечно, не съест, — подбодрил я.
— Может, из-за этой проклятой записки мне завтра на свете не жить.
— Может, и не жить, — снова подбодрил я.
— Да, попал, как рыба на крючок. Не вырвешься. Интересно, что он отцу обо мне сочинил?.. Прочтём? А?
Записка оказалась малюсенькой. Всего несколько слов.
«Прошу Вас, Василий Арсеньевич, — писал учитель Петиному отцу, — зайти завтра в школу. Нам нужно поговорить. С уважением А. Ф.»
— Вот хитрый — обо мне ни слова, — заметил Петя. — Знал, что я записку проверю. Задал задачку. Попробуй отгадай теперь, за какие грехи меня крыть будут. Вроде я ничего такого выдающегося не совершил.
— А кто котёнка на урок принёс? Он мяукал.
— У тебя тоже котёнок в портфеле пищал. Но записок, твоему отцу не посылали. Котёнок здесь ни при чём. Дело во мне самом.
И мы стали думать и гадать, чем Петя не угодил Александру Фёдоровичу. Долго думали и гадали. Всю Петину биографию по косточкам разложили. Биография у него оказалась удивительная, как у полководца, — сплошь состояла из одних приключений и битв. И не было в этой биографии ничего такого, чтобы Петю исключать из школы или открывать против него сразу два фронта.
— Отца надо подготовить к встрече с Александром Фёдоровичем, — озадаченно почесал затылок Петя. — А то мне в учительской и пикнуть не дадут. Станут придираться, а ты стой и помалкивай. Лучше заранее отцу всё сказать. Пусть думает, что я всё своим умом осознал. Тогда и ругать будут поменьше. И уши останутся целыми. Приходи вечером ко мне. Отец при посторонних уши мне не треплет.
Мы договорились вместе готовить уроки. Я пришёл вовремя. Василий Арсеньевич только что возвратился с работы.
— На буксир решил взять моего бездельника? — приветливо подмигнул мне в дверях Петин папа. — Да, нелёгкая эта работа — бегемота тянуть из болота.
— Петька не бегемот, — заступился я.
— Смотри, если один не управишься, я помогу. Вместе потянем за ушко да на солнышко.
— За ушко не надо. Мы и так справимся, без ушей.
— Ну ладно, ладно. Оставлю ваши уши в покое, — засмеялся Василий Арсеньевич.
Я толкнул Петю локтем:
— Отдавай записку, пока отец добрый…
Петя вскочил со стула. Записка в его руке дрожала, как лист на дереве.
— Вот… Учитель просил… Тебе лично…
Василий Арсеньевич молча развернул записку и стал читать. Брови его насупились:
— В школу требуют. Достукался. Выкладывай, как на духу, за какие твои заслуги удостоился я столь высокой чести?
Петя долго мялся. Сопел и шмыгал носом.
— Ну что же ты? Или совесть заела?
— Меня с самого утра совесть заедает, — оживился Петя. — Так стыдно, что и говорить не хочется от стыда.