Лето прошло
Шрифт:
Глотнул кофе, морщась, отодвинул тарелку с бутербродами. На выходе крикнул в коридор:
– Чтоб к шести были готовы!
Начало рабочего дня. Самого обычного. Каких тысячи. Один лучше, другой хуже. Борьба с неприятностями, не больше. Не смертельно. Думать только о простом, привычном. Остальное затолкать, забить в темноту мозга. Еще есть силы поверить: это ты сам сжимаешь внутри себя кольцо опасности.
Пустая лестничная клетка. Дверь на лестницу закрыта. Чертов лифт! Остановился где-то внизу? Показалось.
Дом хоть и не самый элитный, но солидный, кирпичный, на этажах цветы в кадках, лифт чистый. Но медленный. Неторопливый мучительный спуск в тесном полумраке.
На первом
– Раньше к праздникам хоть флакончик духов дарили, а теперь дождешься от этих…
Вахтерша и дворник поперхнулись, поздоровались чуть не с поклоном. Перевертыши проклятые. Такие кого угодно за пять баксов на лестницу пустят.
На улице тепло, солнечно, зелено. Дорожка перед домом – хуже нет, припаркованные машины с одной, с другой стороны. Никогда не разъедешься толком. И обзора никакого. А сейчас и вовсе – взгляд волей-неволей упирается в черную гору джипа перед подъездом. Водитель Саша кидается с собачьей преданностью, распахивает дверцу. Парень красивый, высокий, только глаза порой сходятся к носу и закатываются под веки. Когда оформлялся, видно, держался изо всех сил или лекарство какое принял, не заметили. А сейчас, похоже, бензин на свою «девятку» проводит как служебный и левачит. Это на джипе-то! Надо увольнять. Но потом, потом. Хорошее слово – «потом»!
Саша видел – шеф не в духе, сидит мрачный, молчит. Ему бы тоже помолчать, а он со страху тараторит, несет несусветное:
– Андрей Андреевич, а вы слыхали, что у Пугачевой в Швейцарии сын и дочь незаконные в интернате учатся?
В ответ рявканье:
– Да заткнешься ты, наконец?!
Но и в тишине плохо. Сам не выдержал:
– Ты почему не перестроился? Так и будешь в хвосте тащиться? Да поддай, черт тебя побери!
Саша превзошел себя. Подрезал, теснил черным танком автомобильные стада. Позорно улепетывали пешеходы. Жалкий старичок достойно доковылял до середины. Есть такие хмыри – думают, на испуг возьмут. Нет, побежал как миленький. Погрозил вслед сухим кулачком. Грози, грози, дуралей.
Впереди на перекрестке замаячили темные фигуры монашек с ящиками в руках. Саша проворчал:
– Опять эти попрошайки. Как же, «на восстановление храма»! Небось на «мерседес» боссу.
Сам он тоже считал их аферистками, никогда не подавал. Но сегодня черные платья, платки, кресты, неестественно бледные, кукольные лица до испуга резанули по сердцу. Миражи.
Саша опять с комментарием:
– Монаха встретить – к несчастью. А если он липовый?
Только на то и надежда.
– Много ты понимаешь! Ну-ка, останови.
Сзади гудели, орали, а он не спеша полез во внутренний карман, вытянул из пачки банкнот десять долларов. Постное белое лицо за окном – ни радости, ни благодарности. Глухое:
– Благослови вас Господь.
– А пошла ты!
Поднял стекло.
– Поехали!
Пока что Саша выходил победителем из всех стычек с иномарками, не говоря уже об отечественной мелочи. Но вдруг справа возник точно такой же черный джип. Только стекла тонированные, слепые. Чуть оторвется, чуть отстанет – и снова пристроится, обязательно справа, впритирку. Показалось: за черным окном скалится, грозит кто-то страшный. Муторно, нехорошо. Ждал в оцепенении. Перед светофором Саша нагло влез из третьего ряда в крайний левый, свернул. Ушли. Сволочи, сволочи! Саша что-то заметил, осмелился успокаивать:
– Андрей Андреевич, это же так, дорожные игры. Я его подрезал немножко, вот он и…
Ну погоди, недолго тебе косые глаза передо мной к небу заводить.
У офиса еще больше накатило. Когда пошли хорошие деньги, сотрудники и клиенты начали под руку толкать: надо бы для ремонта фирму посолидней нанять, с архитектором. Наняли, денег вбухали уйму. Получился блеск. Но сейчас нелепость бросилась в глаза: в двухэтажном здании соседка слева – последняя в Москве неотремонтированная аптека,
Дверь открылась от одного поворота ручки. А ведь приказано – пускать только через домофон. Охранник, приосанившись, разговаривает с чернявой девицей, помощником бухгалтера, не сразу оглядывается. С ума они посходили, что ли? Не стал связываться, но так глянул, что глупые рожи вытянулись. Девица порскнула к себе.
В холле перед кабинетом подскочила секретарша:
– Андрей Андреевич! Вам сегодня склад смотреть. Вы помните?
– Помню, помню!
Эта сразу схватывает, что к чему. Улыбку прочь, лицо строгое, деловое, без обиды. И к столу, за работу. Но свою любимую штучку отколола. Будто случайно натолкнулась на шефа, да прямо грудью. Извинилась томно. Дешевка! Нет уж, секретарш с него хватит. Прежнюю трахнул сдуру в гостинице после переговоров. Так вообразила бог весть что. Жене звонила, дышала в трубку. Еле отделался.
В кабинете любимое кожаное кресло услужило – подставило подголовник, подлокотники. Злоба улеглась зализывающей раны тигрицей и глухо ворчала, скалилась в тревожном ожидании. За стеной у секретарши звонки:
– Але! Але! Я слушаю!
Хлопнула трубку. Не соединили или ошиблись номером. Мобильный на столе притянул взгляд. Сейчас зазвонит! Ерунда. Если и зазвонит, ничего страшного. Номер только что поменял, о новом извещены только нужные люди.
Стук в дверь. Юрист Илья Моисеевич. Из каких только передряг не спасал, какие лазейки не отыскивал, чтобы не запутаться, не пропасть. Друзьями никогда не были, но ценнее сантиментов уверенность в том, что придет такой толстенький, остроумный и даст дельный совет. Но сейчас Илья Моисеевич, как всегда ироничный, понес бред о своей больной печени, о перегрузках, о предложении родственника перейти в маленький спокойный банк рядом с домом, правда, на меньшую зарплату. О том, что сам уходить не хочет, но заставляет жена. При этом на тяжелобольного в этом кабинете походил совсем не он. Было заметно, что ироничному юристу не терпится оттарабанить заготовленную речь и скорее – на свежий воздух.
Какая, к черту, печень?! Глаза так и бегают. Переманили большими деньгами? Нет, хитрая крыса что-то почуяла. Попробовать выпытать, расспросить? Бесполезно. «Да, многоуважаемый Андрей Андреевич, ваш корабль идет ко дну». Этот ответ не нужен ни тому, кто бежит, ни тому, кто бежать не может.
Ну и катись – и пинка под зад, чтоб не слышать мерзкого писка.
Пинка, конечно, не дал, но разглагольствования Ильи Моисеевича прервал достойно:
– Ну, ясно, ясно. Печень вашу щупать не собираюсь. Что нужно, оформите у секретаря. Все, счастливо.
Тяжелым взглядом давил, гнал толстячка к двери. Кажется, удалось на прощание произвести впечатление.
Опять телефон за стеной. Крики секретарши:
– Але, але! Вы меня слышите? Говорите!
Секретарша стучала к нему, вошла, не дождавшись ответа.
– Андрей Андреевич, кто-то к вам пробиться не может. Межгород или заграница.
– Сто раз говорил: не входить без приглашения! Ты вот что – сегодня никого со мной не соединяй. Мол, я весь день на переговорах. Будет звонить кто новый, спрашивай телефон. Я сам потом перезвоню.