Лето Святого Мартина

Сабатини Рафаэль

— В чем дело, дитя мое?

— Не заставляйте ее, если она не хочет идти за него, — сказала она. — Я знаю… а она нет… сколь это ужасно.

— Потерпите, дитя, — улыбнувшись, успокоил он ее, и его улыбка была похожа на сияние солнца после бури. — Ей не так уж плохо. Она несколько нескромна. Похоже, они уже дали друг другу слово. А кроме того, я и не заставляю ее. Она выйдет за него по собственной воле — или поедет со мной в Париж со всеми вытекающими последствиями.

— Вы говорите, они дали друг другу слово?

— Ну… а разве нет, месье сенешал?

— Да,

месье, — с гордостью ответил Трессан, — и что касается меня, то я готов к свадьбе хоть сейчас.

— Тогда, ради Бога, пусть мадам дает ответ. Мы не можем терять на это целый день.

Она стояла, глядя на него злыми глазами, стучала носком туфли по полу. В конце концов, едва не падая в обморок от отвращения, она согласилась уступить его воле. Париж и колесо оказались слишком пугающим выбором; и даже если ее пощадят, ей некуда будет идти, кроме лачуги в Турени, а Трессан, несмотря на свое уродство, был богат.

Поэтому аббат, который позволил себе участвовать в похоронном маскараде, теперь по приказу посланника королевы приготовился совершить обряд венчания.

К церемонии приступили не мешкая. Фортунио выступил поручителем Трессана, а Гарнаш настоял на том, чтобы собственноручно передать господину сенешалу его невесту: ирония судьбы, которая задела горделивую мадам больше, чем все испытания, выпавшие на ее долю за последние полчаса.

Когда все было закончено и вдова маркиза де Кондильяк стала графиней де Трессан, Гарнаш приказал им немедленно убираться восвояси.

— Как я вам обещал, месье де Трессан, вас не коснется никакое судебное преследование, — расставаясь с ним, заверил его Гарнаш. — Но вы должны немедленно оставить должность сенешала Дофинэ, иначе я буду вынужден отстранить вас от нее, а это может повлечь за собой неприятные последствия для всех.

Они удалились, и мадам шла, склонив голову, ее упрямство было, наконец, сломлено. За ними отправились слуги Флоримона и сам аббат, затем ушел Фортунио, выполняя приказ Гарнаша о том, чтобы люди вдовы немедленно начали собираться, и в огромном зале замка Кондильяк остались лишь парижанин и мадемуазель де Ла Воврэ.

Глава XXIV. НАКАНУНЕ ДНЯ СВЯТОГО МАРТИНА

С нелегким сердцем, в поисках какого-либо способа рассказать о случившемся и освободиться от этой мучительной задачи, Гарнаш расхаживал по комнате, а мадемуазель смотрела на него, прислонившись к столу, где все еще стоял пустой гроб.

Его размышления были тщетны: он никак не мог подобрать нужных слов. Гарнаш хорошо помнил, что мадемуазель как-то раз сказала, что не любила в точном смысле слова Флоримона и что ее верность ему — не более чем покорность воле отца. Тем не менее, думал он, какой это будет удар для ее гордости, когда она узнает, что Флоримон привез домой жену. Гарнаш был полон жалости к ней и к образу жизни, ожидавшему ее, когда, став хозяйкой обширного поместья в Дофинэ, она окажется одинокой и безо всякой дружеской поддержки. И как бы между прочим он немного жалел себя, чувствуя, что

одиночество окажется и его уделом в скором будущем. Валери первая прервала молчание.

— Месье, — обратилась она к нему, и ее голос был напряжен, — вы успели спасти Флоримона?

— Да, мадемуазель, — с готовностью ответил он, радуясь, что инициатива исходит от нее. — Я успел.

— А Мариус? — допытывалась она. — Я поняла из ваших слов, что он не пострадал.

— Никоим образом. Я пощадил его, и он вскоре сможет разделить радость своей матери от ее союза с месье де Трессаном.

— Хорошо, что так все обернулось, месье. Расскажите мне об этом. — Ее голос звучал безучастно.

Но он то ли не услышал ее вопроса, то ли не обратил на него внимания.

— Мадемуазель, — медленно произнес он, — Флоримон приезжает…

— Флоримон? — дрожащим голосом перебила она, и ее щеки побелели как полотно. То, о чем она молилась, на что надеялась все эти месяцы, наконец свершилось, но заставило ее помертветь от ужаса.

Он заметил перемену, происшедшую в ней, но приписал это естественному возбуждению. Он помедлил. Затем продолжил:

— Он еще в Ла-Рошете. Но лишь ждет, пока его мачеха не покинет Кондильяк.

— Но… почему… почему? Разве он не спешит ко мне? — спросила она, и ее голос вновь изменил ей.

— Он… — Гарнаш остановился и, мрачно глядя на нее, потеребил свои усы.

Он стоял совсем рядом с ней, и его рука мягко опустилась на ее хрупкое плечо.

— Мадемуазель, — спросил он, глядя с высоты своего роста на ее милое овальное личико, обращенное к нему. — Вы бы сильно опечалились, если после всего, что произошло, вам все-таки не суждено было бы выйти замуж за маркиза Кондильяка?

— Опечалилась? — отозвалась она, и сама постановка вопроса заставила ее задохнуться от надежды. — Что вы, месье, я нисколько не опечалилась бы.

— Это правда? Это в самом деле, в самом деле правда? — воскликнул он.

— Разве вы не знаете, что это так? — произнесла она с таким значением и так робко взглянула на него, что у Гарнаша перехватило дыхание.

Кровь прилила к его щекам. Ее слова заставили его сердце биться более учащенно, чем в любые испытанные минуты радости или опасности. Но он сдержался, и ему показалось, что в глубине своей души он услышал раскаты издевательского смеха — точно такой же взрыв сардонического веселья, как и два дня назад, когда он направлялся в Вуарон. Тогда он вернулся к делу, которое надлежало сейчас исполнить.

— Я рад, что вы так относитесь к этому, — тихо сказал он. — Потому что… потому что Флоримон везет домой жену.

Слова были произнесены, и он отступил, как отступает человек, который, нанеся оскорбление, готов отразить удар, ожидаемый в ответ. Он предвидел шторм, дикий, неистовый взрыв эмоций, молнии рассерженных, сверкающих глаз, гром уязвленной гордости. Но вместо этого было тихое спокойствие и бледная улыбка на губах, а затем она закрыла руками свое милое лицо и, уткнувшись в его плечо, тихо заплакала.