Лето в большом городе
Шрифт:
— Я здесь! — машет она с дивана.
Я проталкиваюсь мимо женщины в белом комбинезоне.
— Кажется, я только что увидела своего первого Хэлстона!
— Хэлстон здесь? — спрашивает Саманта.
Может быть, я на одной вечеринке с Хэлстоном и Кентоном Джеймсом... С ума сойти можно!
— Я имела в виду комбинезон.
— Ах, комбинезон, — протягивает она с преувеличенным интересом к мужчине под ней.
Насколько я вижу, он спортивный и загорелый, рукава закатаны до локтя.
— Ты меня убиваешь, —
— Это — Кэрри Брэдшоу. Она будет знаменитым писателем, — внезапно говорит Саманта, принимая мое ранее заявление как факт.
— Ну, здравствуй, знаменитый писатель, — он протягивает мне руку, будто бронзовую.
— А это Бернард. Тот самый идиот, с которым я не переспала в том году, — шутит Саманта.
— Не хотел быть просто очередным твоим увлечением, — протягивает Бернард.
— Я уже не увлекаюсь никем, разве не знаешь?
Она вытягивает свою левую руку на всеобщее обозрение. На безымянном пальце у нее сверкает огромный бриллиант.
— Я помолвлена.
Она целует Бернарда в его темную макушку и оглядывает комнату.
— Кого тут нужно шлепнуть, чтобы раздобыть выпивки?
— Я схожу, — вызывается Бернард. Он встает, и на один необъяснимый момент это было подобно всему моему будущему на ладони.
— Пойдем, знаменитый писатель. Лучше уж иди со мной, я тут единственный нормальный человек.
Он приобнимает меня одной рукой и протаскивает сквозь толпу.
Я оглядываюсь на Саманту, но она только улыбается и машет мне рукой, и эта огромная блестяшка отражает последние лучи солнца. И как только я раньше это кольцо не заметила? Должно быть, я была занята тем, что замечала все остальное.
Бернарда, например. Он довольно высокий. У него прямые темные волосы, чуть сгорбленный нос. Орехово — зеленоватые глаза и лицо, выражение которого меняется каждую секунду — от скорбного к довольному, словно два разных человека имеют одно лицо.
Я не совсем понимаю, почему он уделяет мне столько внимания, но я польщена. Люди приходят, поздравляют, а до меня доносятся обрывки их разговоров, будто пушинки одуванчика.
— Ты ведь никогда не сдаешься, ты не...
— Криспин знаком с ним, и он просто в ужасе.
— И я сказал: «Почему бы тебе не составить диаграмму?»...
— Ужасно! Даже ее бриллианты выглядят пошло...
Бернард подмигивает мне. И внезапно полное его имя приходит мне на память — Бернард Сингер, драматург?
Это просто не может быть, паникую я, в то же время прекрасно понимая, что это он. Как, черт возьми, такое могло случиться? Я в Нью-Йорке, если быть точным, еще только два часа, а я уже тусуюсь с крутыми и знаменитыми?
— Еще раз, как тебя зовут? — спрашивает он.
— Кэрри Брэдшоу.
Внезапно я вспоминаю название его пьесы, ту самую, что выиграла Пулитцеровскую премию — "Рассекая волны".
— Я лучше
— Я не хочу идти, — говорю я, с кислым видом. Кровь закипает в моих ушах. Мой бокал шампанского весь в поту.
— Где ты живешь? — Он сжал мое плечо.
— Я не знаю.
Он громко хохочет.
— Ты сирота? Ты Энни?
— Я предпочла бы быть Кандид. — Мы повисли напротив стены, возле французской двери, ведущей в сад. Он скользит вниз, так что мы на одном уровне глаз.
— Откуда ты?
Я напоминаю себе все, что говорила Саманта.
— Разве это имеет значение? Я же здесь.
— Дерзкий дьявол, — заявил он. И вдруг я обрадовалась, что меня ограбили. Вор взял мою сумку и мои деньги, но он также забрал моё удостоверение. Что означало: я могу быть кем хочу в течение следующих пару часов.
Бернард схватил мою руку и повел меня в сад. Разные люди: мужчины, женщины, старые, молодые, красивые, уродливые сидели за мраморным столом, визжа от смеха и негодования, словно горячий разговор — это топливо, которое заставляло их двигаться.
— Бернард, — сказала женщина нежным голосом, — мы придём посмотреть твою игру в сентябре.
Ответ Бернарда был заглушён, однако, внезапным визгом признания от мужчины, сидящего через стол.
Он был одет в чёрное объёмное пальто, которое напоминало одежду монахини. Тёмно-коричневые очки прятали его глаза, и фетровая шляпа была натянута на лоб. Кожа на лице была мягко сложена, как будто завернута в мягкую белую ткань.
— Бернард! — он воскликнул. — Бернардо. Дорогой. Любовь всей моей жизни. Принесешь мне выпить? — Он замечает меня, и указывает дрожащим пальцем. — Ты привел ребенка!
Его голос пронзительный, жутко пронзительный, почти нечеловеческий. Каждая клеточка моего тела сжимается.
Кентон Джэймс.
Мое горло сжимается.
Я беру свой бокал шампанского, и допиваю последнюю каплю, чувствуя, как человек в полоску подтолкнул меня локтем. Он кивает Джеймсу Кентону.
— Не обращай внимания на мужчину за кулисами, — он говорит голосом, который точно из Новой Англии, низкий и уверенный. — Это зерновой спирт. Уже годы.
Разрушает мозг. Другими словами, он безнадежный пьяница.
Я хихикать в благодарность, так как я знаю точно, о чем он говорит.
— Разве не каждый?
— Теперь, когда вы упомянули об этом, да.
— Бернардо, пожалуйста, — умоляет Кентон. — Это единственный вариант. Ты стоишь ближе к бару. Вы не можете ждать того, что я войти в эту грязную массу потливого человечества.
— Виновен! — кричит человек в полоску.
— И что вы носите под этой небрежной домашней одеждой? — кричит Бернард.
— Я ждал десять лет, чтобы услышать эти слова из твоих уст, — Кентон визжит.