Лето в Михалувке и Вильгельмувке
Шрифт:
О летних колониях можно было бы написать и получше, но еврейские дети плохо понимают по-польски, и надо писать для них в газете простыми словами.
Некоторые совсем не говорят по-польски, но, несмотря на это, великолепно выходят из положения. Они говорят:
— Господин воспитатель, о-о!
Это значит: мне длинны штаны, у меня оторвалась пуговица, меня укусил комар, какой красивый цветок, у меня нет ножа или вилки.
Завтрак, полдник, ужин — все называется «обед». И, когда раздается звонок, мальчики весело кричат:
—
Откуда им знать, что еда в разное время дня называется по-разному, если дома всякий раз, когда они голодны, они получают кусок хлеба с чуть подслащенным чаем?
Другое дело те, кто живут на одной улице с польскими детьми.
Гринбаум из Старого Мяста хорошо говорит по-польски, у братьев Фурткевичей даже имена польские, их зовут Генек и Гуцек. А Мосек Топчо вместе с Франеками и Янеками голубей гоняет и даже научился свистеть в два пальца и кричать петухом, потому что живет он на Пшиокоповой улице…
Но есть в Варшаве улицы, где если и услышишь польское слово, то только грязное ругательство, — дворник раскричался, что ему «еврейское отродье» весь двор замусорило. «А, чтоб вы сдохли, чтоб вас всех холера взяла!»
Здесь, в деревне, польская речь улыбается детям зеленью деревьев и золотом хлебов, здесь польская речь сливается с пением птиц, мерцает жемчугом звезд, дышит дуновением речного ветерка. Польские слова, словно полевые цветы, рассыпаны по лугам. Они взлетают ввысь. Они светлые и ясные, как предзакатное солнце.
В колонии никого не учат говорить по-польски — на это нет времени; мальчиков не поправляют, когда они делают ошибки. Их учат польская природа, польское небо…
Еврейский говор никому здесь не режет слух, потому что здесь это не крикливый и вульгарный язык ссор и прозвищ, а просто незнакомый язык резвящейся детворы.
И в еврейском языке есть свои нежные и трогательные слова, которыми мать убаюкивает больного ребенка.
А короткое, незаметное польское слово «смутно» и по-еврейски тоже значит «грустно».
И, когда польскому или еврейскому ребенку плохо жить на свете, они думают об этом одинаково, одним и тем же словом: «смутно».
Глава четырнадцатая
Война. — Бой за первый форт. — Взятие второго форта. — Солдат, ковырявший в носу, и перемирие.
Мы направляемся в крепость.
Раздаются громкие звуки трубы. Трубе отвечают горны отрядов. Лязг саперных лопат. Беготня, перекличка. Реют знамена.
Звучит команда: «По отрядам стройся!»
Первые семь пар — «наступление». Эти четырнадцать героев будут биться со всеми остальными. Отряд немногочисленный, но отважный; троекратно проведенные маневры доказали, что он умеет воевать, его не испугает превосходящая численность противника.
Звучит команда: «Оборона первого форта, вперед марш!»
Во главе генерал Корцаж со знаменем форта в руках, за ним четыре полка, каждый полк со своим командиром, — впереди «обороняющие» двух флангов,
Если укрепленное на холмике знамя попадет в руки неприятеля, отряды должны добровольно отступить, и саперы сровняют первый форт с землей. Бои тогда будут идти за второй форт.
Генерал Герш Корцаж доказал, что умеет биться в первых рядах, ни на минуту не забывая о знамени. В случае опасности он призовет подвластные ему полки на защиту стяга. Генерал Корцаж отличается мужеством, хладнокровием и присутствием духа.
— Третий, четвертый, пятый полки, вперед, шагом марш!
Эти полки, как видно из плана, прикрывают первый форт с тыла и с флангов. Они должны быть готовы по первому сигналу броситься на защиту форта.
Наступление насчитывает в своих рядах немало смелых и искушенных бойцов, но и оборона готова сражаться за свою честь до последней капли крови. Бои обещают быть нешуточными.
Но пока что доблестные полки маршируют по лесу, распевая походные песни.
Сзади тащатся госпитальные повозки, те самые, что служили для перевозки песка и камней при постройке крепости. Теперь на них везут аптечку и ведра с водой для обмывания раненых. Немногочисленным отрядом фельдшеров и санитаров командует хромой Вайнраух, врачи — Сосновский и горбатый Крыштал, а флаг Красного Креста, обеспечивающий госпиталю неприкосновенность, несет Сикора.
Первое волнение уже улеглось, защитники крепости спокойно и быстро занимают свои позиции. Знамя первого форта чуть колышется на ветру.
Парламентер вручает генералу Корцажу бумагу с кратким уведомлением: «Начинаем атаку».
На длинные письма нет времени. Ответ еще короче: «Ждем».
Наступающие разделились на небольшие отряды-тройки. Две тройки ринутся на фланги первого форта, чтобы раздробить силы обороны и отвлечь их внимание от холма со знаменем, а в это время три остальные, самые сильные, тройки бросятся в центр окопа, чтобы одним мощным натиском сбить защитников крепости с ног и, ошеломив их, сразу же, в первой атаке, вырвать победу.
Минутное замешательство, случайная оплошность — и перевес окажется на стороне атакующих. Захват первого форта — это еще не взятие крепости, но уже шаг к победе.
Троекратный сигнал трубы — и из лагеря выступает первая тройка. Бойцы галопом пробегают расстояние, отделяющее их от форта, и останавливаются перед рвом, точно им внезапно изменило мужество. Разумеется, это только военная хитрость — необходимо усыпить бдительность противника.
Десятки вытянутых рук, готовых было столкнуть смельчаков в ров, опускаются. Но некоторые легкомысленные защитники центра покидают свои позиции и спешат на помощь товарищам, а ведь они, центр, обороняющий знамя, ни на минуту не должны распылять свои силы.