Лето волков
Шрифт:
Крот ловко, одной рукой, ладил ручной сверлильный станок. Иван закончил писать. Губы стали синими.
Олена взглянула на него и засмеялась громко. Крот поднял голову.
– Сто лет не смеялась, – сказал он.
– Так смешно ж, Прокоп Олексеич!
Иван ненароком заглянул в глаза Оленки над прокопченным платком, скрывающим пол-лица. Не глаза, очи! Копия глаз Вари, только эти – наивные, отмеченные тяжелым трудом, смутной надеждой. Они светились радостью, готовностью к любви и жаждой раствориться в ней.
Олена держала
– Олена! – крикнул кузнец. – Придержи… – Крот, помогая культей, закрепил сверло, подвел к гайке. – Крути правой… Не части. А левую показуй, шоб я видел.
– Штебленок тогда сразу ушел, так? – сказал Иван. – А Климарь остался?
– Не! Он тоже сразу… – попробовала вставить слово Олена, но от взгляда кузнеца осеклась.
– Тоже счез, – закончил за жену Крот.
– А как вы его нашли, он же бродячий?
– Семеренков нашел!
Олена Сергеевна получила, наконец, возможность вставить слово.
– Семеренков ровно дите. Купил кнура на ярманке и пустил под нож.
И рассмеялась. Смех у нее был чистый, звонкий, и она явно знала это. Крот хмуро взглянул на супругу: та замолчала. Он пояснил по-хозяйски, четко:
– От свиньи доход, когда ростишь дома на копейку, а продаешь на рубль.
– Чего сейчас забивать? Лето! – сказал Иван.
– Не по времени торгуют, а по спросу, – Крот извлек сверло. – Готово! Метчиком пройду, резьбу подправлю.
– Кто, кроме Штебленка, приходил в тот день? – Иван укладывал детали пулемета.
– На забой всегда ходят. Кому просто интерес, кому купить. Маляс, Голендухи, Семеренков.
– А гончар зачем?
– Договориться закупить свежинки. Гончар лопает за пятерых.
– А тощий! – вставила, наконец, слово Олена. – Прямо жалко!
– Тебе всех жалеть! Тощие больше всех и жрут!
– Так он же только что своего забил! – сказал Иван.
Крот пожал плечами:
– Гроши дал хорошие. А куды, чего – его дело.
11
На кухонном столе горела плошка. Стекло в лампе лопнуло, а достать новое можно было только в Малинце, по цене двух куриц. Дымок ввинчивался в потолок. В проем меж занавеской и оконной рамой глядел поздний вечер. Иван закреплял газовую камору на стволе «дегтяря». Серафима, хозяйничавшая у печи с ухватом, посматривала на занятие внука.
Груда деталей лежала на столе, но уже обрисовывались очертания нового, выверенного и безотказного ручного пулемета.
– Пружина самоделка… – бормотал Иван, орудуя куском тонкой пилки. – Не хочет… Но поработает еще.
Донеслась песня Варюси. Сегодня песня была грустная, «козацкая», под стать событию.
Засвет встали козаченьки в поход с полуночи,Проплакала Марусенька свои ясни очи…Иван приподнял голову, прислушался.
– Ты работай,
– В магазин? Этот старого типа: сорок девять, – Иван вернулся к пулемету, закрепил пружину, соединил диски. Стал вставлять патроны, пробуя пальцами силу подачи в лотке. – А в новые магазины – сорок семь.
– «Магазины». В магазинах карасин должен быть, гвозди, мыло, соль… а тут смерть одна.
– Не плачь, не плачь, Марусенько, не плачь, не журися,Та за свого миленького богу помолися…Иван, не глядя, соединил затворную раму со ствольной коробкой, вставил магазин, прихлопнул его ладонью. Попробовал крепость защелки, продолжая слушать.
– Хорошо поет! – сказал Иван. – Скажи, неню, есть у нас дивчина по фамилии Спивачка?
– По фамилии нема, а так, по-разговорному, кажная вторая спивачка.
– А самая лучшая? – Иван подбрасывает собранный пулемет, любуясь результатом.
– Стоить мисяць над горою, а сонця немае,Маты сына в дороженьку слезно провожае…– Ой, – улыбается бабка, качая головой. – А ты свои ухи спроси!
12
Варя снимала белье с веревки во дворе, Мокеевна встряхивала и складывала в таз.
– Ой, я рад бы, матусенько, скорей возвернуться,Та шось конь мой вороненький в воротах споткнувся…– Ой, Варюся, была б я хлопцем, так за такий голос до самой смерти тебя любила б.
Варя даже не улыбнулась. То ли от песни печальной, то ли на душе и без того было безрадостно.
Хоть и было темно, она различила у калитки фигуру Ивана. Лейтенант стоял у калитки, молчаливый, сосредоточенный, и почему-то не входил.
Мокеевна проследила за взглядом Варюси. Вздохнула.
– На ночь оставишь – отсыреет, – сказала она.
– Днем высохнет.
Лейтенант наконец вошел.
– Ой, – всплеснула руками Мокеевна. – У меня ж в печи… подгорит! Я, Варя, у себя досушу.
Она быстро собрала белье в таз и осторожно обошла Ивана. Уж больно серьезен был раструб пламегасителя за плечом лейтенанта.
Иван и Варя стояли, не решаясь начать разговор. То ли из-за пулемета за плечом, то ли по более серьезной причине, лейтенант изменился за последний день. И не только в переживаниях по поводу замученного парнишки было дело. Что-то повернулось в самой глубине лейтенанта, и прежним он не будет, Варя это осознала и выразила отчаянием, прозвучавшим в голосе:
– Холодно як! – она передернулась. – Зайдите, товарищ лейтенант.