Лето волков

Смирнов Виктор Васильевич

Иван споткнулся, фонарик сорвался с пуговицы, стукнулся. После этого стал моргать. Лицо Абросимова то выделялось меловым пятном, то исчезало. Тени забегали по подземелью.

Открытая дверь вдруг медленно, со скрипом, закрылась. Глумский стащил со спины карабин.

– Погоди! – Иван поднялся по ступенькам. В руке его был «вальтерок».

Прислушался. Ударил в дверь ногой и рванулся в проем, покатился в какой-то бурьян, к копытам лошади. Был готов выстрелить на звук.

Лошадь была спокойна. Слегка позвякивая сброшенной уздой,

звучно срезала зубами траву. Никого. Хотя в трех шагах, за кустами – темь.

– Иди, Харитонович, – сказал Иван. – Видно, ветер.

Глумский, озираясь, вышел из ледника. Карабин держал на изготовку.

– Хм… ловко ты выскочил. А ветра, между прочим, нет.

– Может, это ваш медведь заходил по-дружески? – спросил Иван.

5

Следующий день прошел в расспросах и беседах. Никто ничего не знал и знать не хотел. Люди охотно ставили на стол бутылку и готовы были говорить о чем угодно, только не о том, кто и почему сидит у них под боком, в лесу.

Вечером лейтенант пришел к Глумскому. Председатель по-настоящему переживал гибель Абросимова, и понятно почему. В окнах угасал огненный закат. С пустой стены смотрел семнадцатилетний Тарас. Детекторный приемник приболел, лишь изредка выдавал несколько хриплых слов, словно просыпаясь и вновь впадая в сон.

На столе стояла початая бутылка, кусок хлеба, огурцы, пара картофелин, щепотка соли на бумажке. Но не пилось и не елось. Ивану то и дело вспоминался вечер у Абросимовых. Что за вечера будут теперь у матери с дочкой? Глумский стал налаживать лампу.

– Гляжу, в Глухарах у всех керосин, – сказал лейтенант. – Свой заводик?

– Медведь подарил, – оскалился председатель. – В войну прислали сюда румын, блокировать партизан. Неплохой народ румыны. Воевать не хотели, а торговать или меняться с удовольствием. Сало на мыло, соль на фасоль. Три бочки керосина завезли, мы их ночью заприходовали. Теперь на трудодни выдаю. Из района прислали бумагу: сдать трофейный стратегический товар. Бумага без человека как пес кусучий без зубов. Який такий товар? Присылайте инспекцию, хай найдут. Да кто ж к нам поедет?

Он откусил кусок огурца, захрустел. Сказал с усилием:

– Ладно… Скажи, что за бумагу ему в зубы сунули, хлопчику твоему?

– «План борьбы с бандитизмом», – лейтенант покрутил головой, пытаясь усмехнуться. – Помочь хотел. Чтоб по плану. Что он мог подсказать?

Иван достал из кармана скомканный, в бурых потеках, листок. Распрямил, поднес к лампе:

– Вот. «Усилить», «собрать», «объяснить», «мобилизовать», «создать комиссию», «чтобы земля горела под ногами у бандюг и фашистских прихвостней»… А я хорош! Яцко сказал, что собирается приехать. Подумал: болтает пацан. И со Штебленком не понял! Не гожусь! – он крепко стукнул себя по лбу.

– А я понимал? – огрел кулаком свой лоб Глумский. – «Зачем, Харитоныч, церкву рушил?» А меня тогда не Петро Харитонычем звали, а

Петькой Бесшабашным! Нас тыщи были, комсомольцы, коммунисты… Заплачено! Сполна заплачено. Кто в лагерях, кто на фронте. Чужой жизни не жалели, и свою тоже самое… отдавали без разговору. Ты не первый по лбу стучишь!

– Бросились под огнем, используя в качестве плавсредств бревна и пустые бочки… – вдруг выпалил приемник.

Глумский подошел к грубо сколоченному комоду в углу хаты, скрипнул ящиком. Бросил на стол обрезок черного эластичного жгута, метра в полтора.

– Попробуй на растяжку.

Иван попробовал. Шнур был тугой, но чуть-чуть поддавался.

– Такими шнурами у нас в райцентре планера запускали, – сказал Глумский. – Впрягались, и бегом! Поддернут, как с рогатки – человек летит. Ура, небо наше! И Сапсанчук там, советы давал: как же, инженер, изобретатель! А в полицаях придумал вешать людей на этом шнуре. Штоб до земли чуток касались ногами. На носках долго не простоишь, а руки связаны. Пробуют наземь встать, подпрыгуют. Вверх-вниз танцуют, пока не скончатся. Для полицаев забава.

– Снаряды к пушке кончились. Сержант Денисенко, взяв связку гранат…

Глумский выключил звук, повернув ручку вариометра. Внимательно посмотрел на Ивана: слушает ли? Произнес не сразу:

– Так и моего Тараса повесили… Одно у меня желание: поймать Сапсанчука и на таком шнуре… А там хоть не живи!

– Погоди! – Иван сорвался с места.

6

Он пробежал мимо все еще стоявшей, молча и недвижно, Вари. Не окликнула. В хате Серафима сидела одна, перед ней была потрепанная книга с божницы.

– Ваня, наконец-то…

– Ты книгу вверх ногами держишь! И темно уже!

Он скрылся за занавеской, стал рыться в вещмешке, бросая вещи на кровать.

– «Вверх ногами»! – возмущалась бабка. – Книга священная, хоть как держи: от нее дух. Грамотные стали! Повыдумали пулеметов-огнеметов, бьют и бьют самых здоровых, сильных та смелых. От кого породу заводить? От больных, от дезертирей, от жуликов? То ж не одного хлопца зарезали, то ж его детей и внуков зарезали! Народ истоньчится на века! Тут сказано! – постучала она по обложке и выставила ухо, ожидая отклика Ивана.

Но лейтенант молчал. Нашел, наконец, в вещмешке обрезок черного эластичного шнура, такого же, что показывал Глумский.

Не говоря ни слова, умчался. Серафима покачала головой, зажгла плошку и стала перелистывать книгу, шевеля губами и останавливаясь на иллюстрациях. На переплете было написано: Герберт Уэллс, «Война миров».

7

Лейтенант держал шнур двумя пальцами, как все еще живую и опасную змею. Хотел, чтобы Глумский пригляделся. Потом бросил отрезок на стол, где под лампой поблескивал точно такой же. Две змеи…