Летом в Париже теплее

Валеева Анастасия

– Ты ранена!

Яна поспешила войти. Осмотрела собаку. Да, Джемма поцарапалась о битое стекло. Яна принялась аккуратно выстригать шерсть возле раны. Убедившись, что рана не опасна, она промыла ее и смазала йодом. Джемма благодарно лизнула Янину руку. Потом Яна сварила кофе, выкурила сигарету, чтобы немного прийти в чувство и чем-то занять себя до приезда Руденко. В спальню входить она не стала, вместо этого расположилась в глубоком кресле, в котором всего час с небольшим назад сидел Гущин.

Что же это получается,

по ее вине погиб человек? Не окажись адвокат в это время у нее дома, он продолжал бы жить. Яна не верила, что Захарыч намеревался убить Гущина, даже если последний затеял опасную игру. Он еще ничего не сказал Захарычу и тот, заинтересованный в информации, способной помочь ему в деле выкачивания долгов, не стал бы раньше времени убивать располагающего ею человека. Пуля предназначалась ей, а то, что был убит Гущин, оказалось роковой случайностью.

Если Гущин знал, где скрывается Вячеслав – а Яна в глубине души не сомневалась, что так оно и было – то что вынудило его вступать в переговоры с Захарычем, что заставило продать своего друга? Ведь Вячеслав щедро заплатил ему за пособничество в деле инсценирования самоубийства. Или Вячеслав сделал нечто такое, что изменило отношение к нему Гущина, или Гущин просто решил подзаработать, забыв о дружбе?

Яна сделала очередную затяжку и глотнула кофе. Она забыла на пару минут, что в ее спальне покоится труп. И вдруг, вспомнив, вздрогнула. Но тут же услышала шум мотора и вслед за ним – клацанье калитки.

Это был Руденко со следственной бригадой. Два матерых санитара и толстенький лысоватый врач с короткой шеей и живыми глазами важно продефилировали в спальню. Врач кивнул Яне, даже улыбнулся и, сделав серьезное лицо, что-то сказал санитарам.

– Там? – махнул он рукой в сторону спальни.

– Да, проходите, – машинально ответила Яна.

Не успела широкая округлая спина доктора скрыться в тусклом оранжеватом облаке спальни, как в дом громко ввалился Руденко. Его сопровождали Самойлов и Канарейкин. А следом вошли три человека в штатском с озабоченными хмурыми лицами. Они деловито проследовали в спальню.

Семен Семенович достал сигареты и прикурил от дешевой пластиковой зажигалки.

– Как самочувствие? – поднял он на Яну пристальный взгляд.

– Нормально, – грустно усмехнулась Яна.

– Чего у тебя Гущин делал, можно спросить? Все равно ведь показания будешь давать…

– Последние два дня, – с горькой улыбкой сказала Яна, – я только и делаю, что даю показания.

– Это ты сама виновата, – нравоучительным тоном произнес Руденко, – не надо было, матушка, вмешиваться. Так чего у тебя этот адвокат делал?

– Соблазняла я его, – судорожно рассмеялась Яна.

– Что это тебя на адвокатов потянуло? – с озадаченным видом приподнял свои густые пшеничные брови Руденко.

– Там, в комнате, к столу приклеен диктофон, – Яна снова закурила. – Не знаю,

может ли пленка служить доказательством. Я ведь тебя приглашала… – с легкой укоризной посмотрела она на Три Семерки.

– Доказательством чего? – Руденко еще больше удивился. – Канарейкин, принеси диктофон, – скомандовал он.

Канарейкин поспешил в спальню.

– Того, – Яна вытянула ноги и покрутила затекшими ступнями, – что Горбушкин жив и того, что он вместе с этим адвокатом убил некого гражданина с целью инсценирования самоубийства. Разыграл, одним словом, спектакль.

– Погодь-погодь! – поднял руку Руденко. – Я ничего не понимаю!

В его голосе звучала досада, переходящая в раздражение. Яна принялась рассказать ему о своем видении. К этому моменту вернувшийся из спальни с диктофоном Канарейкин беспокойно мялся на месте.

– Чего стоишь, включай, – нетерпеливо сказал Руденко.

Канарейкин повиновался. Когда пленка, на которой был записан гипнотический допрос, а также звуки стрельбы и звон стекла, кончилась, изумленный Руденко на пару минут притих. Яна молча наблюдала за его реакцией.

– Разберемся, – спрятал он в карман протянутую ему Канарейкиным кассету. – Так что ж ты мне в прошлый раз о своем видении не рассказала? – с подозрением и обидчивым недоумением глянул на Яну Три Семерки.

– А ты бы мне поверил? Знаешь, что бы ты сказал? – Яна усмехнулась горькой усмешкой стоика, привыкшего наталкиваться на людское непонимание и мириться с ним. – Ты бы сказал, что нужны доказательства, а откровения к делу не пришьешь.

– Это правда, – миролюбиво подтвердил Руденко, чувствуя стыд и неловкость за высказанный упрек.

– Вот поэтому даже мне приходится использовать технические средства, – невесело усмехнулась Яна. – Придется теперь эту игрушку всегда носить с собой и держать наготове.

Из спальни доносились строгие голоса, которые Яна мысленно сравнивала с пружинистой мускулатурой тренированного тела. Та же подтянутость, безукоризненность, прямота и сдержанная сила.

– Думаешь, это он убил Шкавронского? – с наивным выражением лица спросил Три Семерки.

– Возможно, – вздохнула Яна, почувствовав вдруг неимоверную усталость. – Они же были компаньонами. Ты, кстати, не наводил справок, каковы условия владения капиталом в их бизнесе?

– Случайно наводил, – приободрился Руденко, обрадованный тем, что может дать полезную информацию. – В случае смерти компаньона его доля переходит к прямым наследникам, то бишь близким родственникам, если же таковых нет – к другому компаньону. У Шкавронского единственная родственница – это жена, у Захарыча – сестра.

– А ты нашел Захарыча?

– Нет, – с сожалением вздохнул Руденко, – как сквозь землю провалился.

– А что в офисе?

– Да там всем заместитель его распоряжается… Женщина… Видать, любовница.