Летом в Париже теплее
Шрифт:
Постепенно автобус стал заполняться. Входили парижане. В самом этом слове Яне чудился некий волшебный таинственный смысл, словно жители столицы были людьми другой расы. Яна видела, как они раскованы, улыбчивы, темпераментны. Многие весьма бурно жестикулировали и смеялись.
Площадь перед Оперой была запружена молодежью. Многие из парней и девушек держали в руках мотоциклетные каски, другие предпочли оставить их висеть на своих мотоциклах. Яна сразу почувствовала непривычное оживление. УлицыСеменовска, даже Москвы казались по сравнению с этой площадью спящим царством. Воздух был наэлектризован
Современная молодежь, в ботинках на толстой подошве, в ярких коротких куртках, с волосами всех цветов радуги, пропирсингованная, лохматая, где-то, может, циничная, тем не менее была предана этому городу душой и телом. Наблюдая за нею, Яна улыбалась.
– Перед вами крупнейший в мире оперный театр, – сходу начала Муза Григорьевна, – одиннадцать тысяч квадратных метров площади…
Яна усмехнулась, глядя, с каким натужным вниманием, вытягивая шеи и вращая глазами, слушают Музу Григорьевну туристы. Ей ни к чему была вся эта информация. Она и так ощущала мощь этого города, его ненавязчивую ласку, его зоркость к судьбе любого, кто ступил на эту прекрасную землю.
– …типичный образец архитектуры эпохи Наполеона Третьего, – захлебываясь словам и восторгом, вещала гид. – Широкая лестница ведет к нижнему этажу фасада, оформленного огромными аркадами и мощными пилястрами…
Яна различала высоко, под самым куполом, на фасаде надпись: «Национальная академия музыки», а вокруг шумел Париж. Машины вставали в очередь, автобусы исторгали все новые человеческие волны, которые, накатываясь на те, что уже раньше разлились по площади, рождали всплески радостной суеты.
– …интерьер театра не менее пышен: большая лестница отделана ценным мрамором, свод украшен фресками Исидора Пилза, а плафон в зале расписан в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году Марком Шагалом, – глаза Музы Григорьевны увлажнились. – От Оперы начинается Бульвар капуцинов, названный так потому, что неподалеку располагался Монастырь капуцинок. В доме номер двадцать восемь находится «Олимпия» – знаменитый мюзик-холл…
Сердце Яны бухнуло в груди. Опять «Олимпия»! Это имя преследовало ее, как наваждение.
Выслушав Музу Григорьевну, туристы стали выказывать беспокойство и усталость. Некоторые из них задавались законным вопросом о том, что им, оплатившим экскурсии, полагается отдельный автобус, а его, как видно, нет, и где он?
– Конечно-конечно, – виновато и сладенько улыбнулась Муза Григорьевна, – у нас получился небольшой сбой. Завтра автобус будет подан, уверяю вас. Но разве вы не довольны тем, что вы без четверти час в Париже, а уже побывали на пляс д`Опера? – ее насурмленные, изогнутые полумесяцем брови взлетели вверх. – А теперь мы сядем на автобус, следующий до бульвара Дидро. Это здесь, – ткнула она пальцем назад, – выходим на пляс де ля Бастий. Знаменитая Бастилия! Мы проедем мимо Лувра, Отель де Виль, двигаясь по берегу Сены. Вы увидите очертания левого берега…
Ее ораторский пыл и воодушевление были встречены весьма прохладно. Всем не терпелось побыстрее прибыть в гостиницу, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок. А тут эта экзальтированная дамочка говорит им, что нужно садиться в какой-то автобус и путешествовать вдоль
На площади Бастилии Муза Григорьевна ограничилась кратким рассказом о подвигах разгневанного французского народа, снесшего с лица земли знаменитую тюрьму. Группа прошла квартал и оказалась напротив отеля «Вениз». В задрапированном темно-бордовой материей холле за стойкой их ждал тихий улыбчивый негр. Оценивающая зоркость и смягченная томным изяществом деловитость, сквозившие в его взгляде и отточенных жестах, свидетельствовали о его европейской выучке.
Яна с удовольствием поднялась на лифте в свой номер. Приняв душ и разобрав вещи, она спустилась в ресторан. Яна не стала воображать, напяливать немыслимые туалеты. Просто джинсы, чистая рубашка, шарфик, на лице – минимум косметики. В стоимость билета входили только завтраки, так что обедать приходилось за свой счет. Вежливый и улыбчивый официант, движения которого отличались вкрадчивой легкостью, точно были одеты в войлок и бархат, замер у круглого столика с блокнотом в руках.
Яна, чувствуя смущение, взяла меню. Ее произношение не было безупречным, а благожелательность официанта, как ни странно, внушала ей не уверенность, а робость. Она словно боялась разочаровать его, обмануть его ожидания. Яна вскинула на парня глаза и, встретив его терпеливую улыбку, снова их опустила. Если бы он говорил по-русски, она бы попросила его помочь ей с выбором блюд. В принципе, она могла бы и на французском обратиться к нему за разъяснениями, но перспектива отправиться по морю французской лексики и грамматики пугала Яну больше, чем методика чисто русского действия на авось. Поэтому, немного помедлив, она произнесла:
– Салад Бокэр, кот де во и кусочек тарт татэн.
Яна поняла, что «cotes de veau» – это говяжьи ребра, а «tarte» – не что иное, как торт. Вот только какой, она не ведала. Несмотря на то, что Яна толком не знала, что ей принесут, она испытала что-то вроде восторга и тихой радости. Выбор блюд стал авантюрой. Она ждала сюрприза.
– Что за милый акцент? – улыбнулся официант.
– Я из России, – со смесью гордости и застенчивости сказала Яна.
– О! – глаза парня потеплели. – Так далеко!
– Всего три тысячи километров, – шутливо улыбнулась ему Яна.
– Теперь я верю, что русские женщины – самые красивые и привлекательные, – лукаво скосил он на Яну глаза.
– А французские мужчины – самые галантные и обходительные, – комплиментом на комплимент ответила Яна, обретая свободу и непринужденность.
– Что мадам пожелает из спиртного? – спросил блондин.
– А что вы мне посоветуете?
– «Мутон Кадэ», – улыбнулся официант.
– Хорошо.
– Кофе?
– Пожалуй, – Яна принялась калькулировать в уме, во что ей обойдется средний французский обед.