Летопись Чертополоха
Шрифт:
В залу незаметно вошли музыканты, и ударили по струнам, высоко над сводами замка гремела лихая мелодия, весьма популярная среди молодежи одомитов довоенной поры. Громмель почувствовал, как ноги сами выделают коленца под столом, и не помышляя больше о коварных замыслах Тощего Рома, невзирая на угрюмое сопения мопса, пошел танцевать с незнакомкой.
Она прильнула к нему всем телом, поместила губы в ушную раковину, и тихонько, словно ручная змея свистела мелодию. Девушка знала толк в танцах, изношенное сердце колдуна забилось часто и тревожно.
– Ты – полукровка? – он отстранился. Рядом танцевали остальные ромы, разбившись на пары. Схваченная в обнимку Тощим Ромом худая блондинка, старательно целовала партнера в лоб и щеки. Поравнявшись с колдуном, граф лукаво ему
– Отец был одомит… – девушка ожгла его щеку губами.
– А как тебя зовут?
– Земфира…
– Красивое имя… – они неожиданно оказались в затемненном углу залы. Женщина уверенно дернула рукой портьеру, и распахнула потаенную дверцу. Внутри было темно, сухо, пахло прелыми цветочными лепестками. Женские руки жадно срывали с него одежду, а губы, такие настойчивые, бесстыдные, ненасытные исследовали каждый сантиметр тела любовника. За тонкой портьерой играла музыка, гремели бокалы, возбужденно смеялись женщины, сдержанно басили мужчины. Громмель ван Остаде ничего этого не слышал. Только глухие, как удары военные барабанов удары сердца, раскаленные губы женщины, и жидкая магма, истекающая из каждой клеточки ее волшебного тела. Потом он кажется кричал. Она тоже кричала. И пришла тишина, покой, и звон в ушах, словно часто машут крыльями неутомимые стручи. Земфира незаметно выскользнула из комнаты. Колдун быстро привел свою одежду в порядок, машинально сунул пальцы под сбившийся на бок шарф, и похолодел. Волоска на месте уключины не было! Как ни в чем не бывало, он вернулся за стол, не дожидаясь виночерпия, налил себе в бокал нектара. Мопс укоризненно покачал круглой головой.
– Надо было меня слушать, родное сердце! – пес негодующе чихнул, демонстративно пукнул, испортив воздух и отвернулся.
ТОПНАЯ ЧУНЬ.
– Что бы твою шкуру мыши проели, Груздь окаянный! – пронзительно кричал маленький человечек, с ног до головы измазанный липкой зеленой глиной. – Я все расскажу Расстегаю младшему! Тень твою топтать! – на его лбу, под слоем грязи красовалась оранжевая татуировка, дракон пожирающий солнце. Высший знак чуни, приближенной к царскому престолу.
– Я случайно выронил… – бубнил долговязый парень. Он отчаянно косил, и было невозможно понять, куда именно в настоящий момент смотрит. Меся длинными ногами болотную жижу, Груздь опустил руки в воду и проходился ими как бреднем, загребая потоки тягучей липкой грязи.
– Случайно! – передразнил товарища высокопоставленный чуня. – Ты это потом царю Расстегаю объясни, а я послушаю.
– Ты должен оказать мне дружескую помощь, Сипуч! Мы ведь с тобой товарищи, верно?
Сипуч наудачу провел рукой по дну, поймал трепыхающеюся лягушку, в сердцах отшвырнул ее в сторону, несчастное земноводное ударилось о ствол поваленного дерева, длинные конечности безвольно обмякли, рыжее брюшко в черных пятнышках беззащитно колыхалось на мелководье. Чуня кипел от злости, и не сразу понял, что совершил святотатство.
Груздь посмотрел на издохшее земноводное, взглядом полным ужаса и боли.
– Что ты наделал, дружище?!
– Черт побери! Я решил, что это комок глины!
– Что ты наделал?!
– Заткнись! – огрызнулся Сипуч. – Это ты виноват! Я тщательно спланировал похищение, царь Расстегай отвалил бы нам неслыханную награду, а ты выронил камень!
– Матушка Сушеница Топяная не прощает убийства жаб. Теперь жди три года несчастий!
– Нас с тобой это не коснется. – криво усмехнулся чуня. Я уже доложил Расстегаю младшему о находке. – Ты знаешь, какой вид казни предпочитает его святейшество благородный царь?
– Н-нет…
– Очень хорошо! – грязное лицо осветила яростная ухмылка, кожа на лбу сморщилась, дракон улыбался вместе с человеком. Сипуч хотел отвлечь товарища от мысли про совершенное им только что кощунство, убийство лягушки. – Я тебе расскажу. Мой кузен служил в карательном отряде. Паек хороший, дополнительная одежда, крепкий сон, пара кило мыла в год. Добрая служба. Он мог запросто общаться с царем, во время экзекуции. Приговоренного раздевают донага, погружают в Худую яму, и оставляют там куковать до рассвета…
Долговязый нахмурился.
– Это та самая Худая яма, за выгребным сараем?
– Хорошо соображаешь!
– Ее выкопали после Второй войны, по царскому приказу…
– Умница!
Груздь зарделся от похвалы товарища.
– Туда раньше помещали пленных ромов. Я приходил смотреть… Кричали они бедные! Те кто посильнее часа четыре кряду страдали. Так и надрывались сердечные… Оно понятно! Выгребная яма кишит пасюками. Твари все огромные, жуть!
– Молодец, Груздь… – Сипуч без сил опустился на сухую кочку. – Ты очень живо описал наше ближайшее будущее, – он сжал голову руками, и раскачивался на месте, словно намереваясь запеть песню.
– Но ведь я случайно его выронил! – отчаянно закричал долговязый. – Он такой маленький, а пальцы у меня вспотели, вот он выскользнул! Я все объясню Расстегаю младшему. Царь должен понять. И покаюсь, что ты убил жабу не нарочно, в сердцах! – он встал на четвереньки полз по болоту, сгребая кочки размокшего мха, прелые листья, истлевшие палки. Ползал взад и вперед, отчаянно всхлипывая. – Я все ему объясню…
– Я бы тень твою топтал… – печально, без злости проговорил чуня. Он провел ладонью по татуировке. Ему было страшно. Он видел, что сделал разгневанный Расстегай со своим камердинером. У того была такая же важная тэту на лбу, только вместо дракона выколот струч. Высшая иерархия. Кажется, царственный Расстегай заподозрил слугу в краже. Могучего телосложения богатырь, визжал как девчонка, когда заплечные снимали кожу с его лба, лишая привилегий. Палачи умело следили за тем, что бы жертва не впала в спасительную спячку.
– Найдем… – прошепелявил Груздь. Он набрал полный рот грязной воды, и отфыркивался как ондатра. – Я тебя прикрою. Скажу, что ты по ошибке наступил на жабу.
Сипуч задумчиво посмотрел на бледный солнечный диск, затянутый серой пеленой. Слабые лучи и так едва проникали сквозь густой покров листвы, через пару часов наступят сумерки, а еще через три часа их начнут искать. У обоих мужчин слишком заметная внешность. Один – сметливый карлик, другой долговязый косой верзила и конечный идиот. После Второй войны территория Топной Чуни уменьшилась почти вдвое прежней. Высокие плодородные земли забрали себе ромы и одониты, оставив порабощенному народу чуни топи, заполненные священными лягушками и ужами, и русло широкой реки, которая, если верить старожилам, раньше впадала в море. Однако теперь пойма затянулась густой ряской. Чуни вымирают, это факт. Жаб в провинции значительно больше чем людей. Они бесцеремонно проникают в жилища, чуни кормят их молочком рожениц, отбирая у грудничков. В какую форму выльется гнев вспыльчивого Расстегая?! Тут и защита Сушеницы Топяной не поможет, он только что убил ее любимое детище. Три года несчастий… Старики говорят, что накануне Третьей, самой кровопролитной из войн убивали лягушек. Худая яма – это самое меньшее, что ему грозит! Чуня с ненавистью посмотрел на косого товарища. Тот бормотал что-то неразборчивое, кажется молился, взбивая со дна мутную пену. Благодаря фантастическому замыслу Сипуча Багрового, этот безмозглый образина похитил из-под носа у знатного рома одно из семи чудес света! Похитил, чтобы тотчас оборонить в болоте. Конечно, проще всего было позвать подмогу, но тогда расправа неизбежна, пока никто кроме них двоих не знает о пропаже, но этот олух обязательно проговорится. И про лягушку расскажет… Расстегай младший ждет известия в своем летнем дворце, а они барахтаются в болоте как две безмозглые жабы! Словно в подтверждение его мыслей, Груздь тяжело вздохнул.
– Виноват я перед тобой, дружище, а накажут обоих… Вот она, кровушка сытья!
Он оступился, и едва не угодил в клокочущую трясину. На поверхность поднялись жирные, лопающиеся пузыри, воздух наполнился едким запахом аммиака.
– Ты прям как заправский ассенизатор! – не удержался от ядовитого замечания Сипуч.
– Разыщем… – сопел долговязый, боязливо косясь на трясину.
– Проболтается… – пробормотал себе под нос чуня. – Как пить даст, растреплет!
– Что ты сказал?! – пыхтел косой.