Летописцы отцовской любви
Шрифт:
– Что-что?
– не врубается сестрица - Какую, Господи, еще лампочку?
– Над кроватью, - сладко тяну я.
– Ты же читаешь в постели без лампочки и портишь свои красивые глазки, sugar. Твой папка больше не может этого вынести - он через минуту пожалует и приделает лампочку.
– Какой он правда хороший:
– Самоотверженный, да?
– Только я никакую лампочку не хочу! И уж тем более в субботу утром! И вообще, я не одна, и, кроме того, тут дикий бардак:
– Стало быть, honey, ты в обломе! Фатер покакает,
– Никаких гостей я не принимаю!
– Это ты ему скажи:
– Но почему, Господи, в субботу утром?!
Слышу - фатер спускает воду.
– Закругляюсь, монтер уже идет, - говорю я быстро и вешаю трубку.
По сей день не допру, как она изловчилась, но, когда полчаса спустя мы с фатером ввалились к ней, ее гарсоньерка была как стеклышко: посуда вымыта и убрана, пыль вытерта, с пола, как говорится, хоть кашу ешь (при условии, конечно, если какому мудафелю такое пришло бы в голову). И сама она свежекупаная, башка мытая, в выглаженном кремовом халатике. И ко всему видок у нее ничуть не усталый. Даже наоборот.
– Папочка! Братец!
– приветствует она нас с интонацией Адины Мандловой. Какая приятная неожиданность!
– Мы не разбудили тебя?
– притворно спрашивает папахен и пристально оглядывает убранную квартиру.
– Что вы! Я с раннего утра на ногах, - сладко говорит сестрица и усаживается в кресло с пяльцами, что достались ей от нашей бабушки.
– Вот вышиваю. Я всегда утречком по субботам вышиваю.
– Показывает фатеру иглу с ниткой.
Фатер явно не врубается. Я сажусь на кровать и, когда фатер отворачивается, чуть приподымаю перину - интересно, нет ли на простыне следов спермы. Вроде нет ничего, но от одной подушки едва слышится слабый запах мужского одеколона.
Сестрица предупреждает меня взглядом. Я корчу ей веселую рожу.
– У тебя тепло, - поддерживает разговор фатер.
– Значит, он уже нагревается?
В прошлый наезд он спускал воздух из радиатора. ("Холодина у нее как в погребе", - твердил он.)
– Отлично нагревается, - говорит признательная сестрица с иглой во рту. И кран в кухне, что ты недавно исправил, тоже пока не течет:
Папахен в явной отключке. Он ходит по квартире и с удовлетворением осматривает свои непрошеные починки.
– Я решил зайти к тебе и приделать лампочку над кроватью: - говорит он наконец.
Сестрица как бы от неожиданности откладывает вышивание.
– Серьезно?! Золотой мой, тебе цены нет:
7.
Сегодня Кроха в дурном настроении. Все утро она лежит в тени под пиниями и не желает ни с кем общаться. Примерно раз в час мы с М. проведываем ее.
– Что-нибудь случилось?
– прямо спрашивает М.
Кроха молча мотает головой.
Подойдя к ней в очередной раз, мы видим - она уснула.
Изнывающий отец прикрывает полотенцем ей спину.
К концу дня она просыпается совершенно преображенной. На щеке у нее еще вмятина от парусинового
– У меня идея!
– восторженно оповещает она всех.
И пускается перед нами вскачь по горячему песку.
– Слушаем тебя, - говорит М., сразу же оживившись. (Его мысль реагирует на изгибы настроения Крохи традиционно мгновенно.)
– Давайте не пойдем на ужин, а:
– Исключено!
– улыбается М.
– Погоди, выслушай: давайте не пойдем на ужин, а вместо этого устроим на пляже пикник.
– Great idea!
– говорит Синди.
– Пикник у костра!
– мечтательно говорит Кроха.
Она жестами в воздухе изображает пламя, а затем извивается в коротеньком, но очаровательном восточном танце.
Оба присутствующих отца наблюдают за ней с упоением, которое ни Синди, ни я при всем нашем желании разделить до конца не можем.
– Правда, потрясная идея?
– Кроха упорно добивается от них согласия.
М. переглядывается с моим отцом. Потом обращается к дочери:
– Девочка моя, безусловно это прекрасная, романтическая идея, но, к сожалению, неосуществимая. Даже в том случае, если мы откажемся от ужина в гостинице, что, естественно, делать не намерены.
– Я - запросто, - говорю я.
– Почему неосуществимая?
– не отступает Кроха.
– Ну скажи, почему?
– Да потому, что на этом частном пляже - это ты можешь прочесть вон на той табличке на нескольких европейских языках - разводить костры запрещено под угрозой высокого штрафа.
– Не будь таким невыносимо консервативным, - говорю я и мужественно встречаю его осуждающий взгляд.
– Найдем другой пляж, что особенного?
– Sure !
– поддерживает меня Синди.
– Здорово!
– восклицает Кроха.
– Какой-нибудь общий пляж, так?
М., слегка поднимая брови, пробегает взглядом разноцветные прямоугольники отдельных пляжей, тянущихся вдоль моря до самых скалистых утесов на весьма отдаленном горизонте.
Братец громогласно смеется.
– Ну хорошо, - говорит М., - тогда предположим, что теоретически нам удается найти пляж, на котором разводить костры разрешается. Но вопрос второй: из чего мы разложим этот костер и что в течение всего пикника будем в него подкладывать?
– Для этого есть плавник, - произносит Кроха авторитетно.
– Правильно!
– восклицаю я как можно радостнее.
– Правда, Синди?
– Правда, - соглашается Синди.
– А что такое плавник?
М. оглядывает нас обеих, словно видит впервые в жизни.
Мой отец делает веселый и одновременно всепонимающий вид.
Братец одурело держится за голову.
Кроха, глядя на него, упрямо скалится.
– Хорошо, - говорит М. спокойно и серьезно.
– Допустим тогда, что мы нашли подходящий пляж с необходимым количеством сухого плавника, с помощью которого мы легко разведем костер.