Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник)
Шрифт:
– Сам больше не ходи. Это не положено. Заметят – накрутят мне еще за нарушение дисциплины. Если что, передавай с Инной.
Олег, не прощаясь, сделал было шаг к двери, но потом обернулся и спросил через плечо:
– Маме что врешь?
– Что ты у женщины, у которой нет домашнего телефона.
– Спасибо, – ухмыльнулся Олег. – Видимо, она-то меня и обрила наголо в порыве страсти, извращенка.
Олег ушел, гремя ведром, не дождавшись ответа, а Вадим понял, что трещина, уже давно появившаяся в их отношениях в результате каких-то неявных, скрытых, глубинных тектонических сдвигов,
Мост строился, никому не нужный, некрасивый. Поверхность бетонных опор на жаре пошла трещинками, неправильно выбранный бетон крошился. Самые крупные трещины поначалу пломбировали, выравнивали в ожидании какой-то мифической правительственной комиссии, а потом устали, плюнули и продолжали строить дальше абы как. Макс Арван правильно говорил, что комиссия раньше сообщения о том, что мост готов, не соберется и не приедет. Кому из чиновников охота лететь в пекло из кондиционированного учрежденческого комфорта Триполи? Правильно. Никому.
– А давай-ка мы с тобой, Миша, два бездельника, сами в Триполи слетаем на денек. Как на это смотришь? – соблазнял Михаила Александровича Макс Арван, который от жары и безделья стал впадать в оцепенение, спал целыми днями и маялся головными болями. – Я, Миша, если не встряхнусь, скоро буду, как рогатая гадюка, днем в песок зарываться и кусать того, кто тронет. Полетели?
– Полетели, – сказал Михаил Александрович, хотя понимал, что это авантюра. В Триполи моментально отметят самоволку, и последуют оргвыводы.
Но в Триполи они не улетели, потому что проспали. Вертолет – советский семиместный «Ми-2» – улетел без них в половине шестого утра, так как к шести ожидали повышения температуры до сорока градусов, а в такую славную теплую погодку поднимать вертолеты не разрешалось техникой безопасности: слишком мощными становились турбулентные потоки, и легкий вертолетик мог потерять управление. Поэтому вертолет стартовал с площадки при тридцати восьми градусах, резко набрал высоту, добираясь до относительно прохладных слоев атмосферы, заложил крутой карусельный вираж и был таков.
– Да еж твою… – расстроенно проговорил Макс, задрав голову и придерживая рукой панамку. – Ах, как ему там сейчас хорошо и прохладно, гаду! Не мог пять минут подождать, а еще наше пиво лакал, летун чертов!
– Не переживай, Макс, в другой раз слетаем, – утешал Михаил Александрович. – Иди досыпай в свой автобус.
– Да ну! Душегубка хренова! – неосмотрительно пнул ногой камень Макс и отскочил подальше от скорпиона, который мирно почивал под камушком.
– Макс, ты же меня сам учил камушки не трогать, – попенял Михаил Александрович. –
– Время такое. Я в это время никогда не могу на месте усидеть и совершаю глупые поступки. Мне, Миша, открою тебе страшную тайну, одна черная подружка как-то погадала на раковинках каури (ну, ты видел – тут все с ними балуются). И нагадала она мне, что помру я от ядовитого укуса во сне, когда наступит время петь камням. Как тебе, а?
– Чушь, – сказал Михаил Александрович. – Подружка нагадала, камни поют…
– Миша, так ведь поют! Ты ведь сам слышал, как они поют по ночам, когда остывают.
– Поют! Они ноют, трещат, пукают, но никак не поют.
– Ты меня не утешай, Михаил Александрович. Как могут, так и поют. Я, кстати, не очень-то и верю в предсказания, если хочешь знать…
– Не очень-то и верю? А в автобусе почему спишь?
– На всякий случай. Поберечься никому не мешает и без предсказаний. Дряни тут всякой ползает… Бррр… Миша, послушай, наплевать на дрянь ползучую и на жару. Выходной как-никак, давай у начальства джипик попросим, смотаемся в Гат и ночью вернемся. Хоть какое-то разнообразие.
– А с чего это начальство даст нам джип? – скептически хмыкнул Михаил Александрович.
– А мы наобещаем с три короба, – сказал Макс и сдвинул панамку с затылка на нос.
Они наобещали с три короба, и начальство, не поверив, но только чтобы отвязаться, махнуло рукой и ушло под парусиновый тент на сквознячок пить зеленый чай с мятой, который, якобы, спасал при жаре. Чаем можно было накачиваться бесконечно, то есть не бесконечно, а пока не затошнит и голова не заболит то ли от ментола, то ли от избытка жидкости в организме, то ли от скуки, то ли от того, что чай как-то неправильно заваривали.
До Гата приятели добрались к полудню, измученные зноем, с воспаленными глазами и губами, и ничего им уже не хотелось, никаких экскурсий, никаких покупок и зрелищ. Пока искали навес, чтобы поставить машину – старую развалюшку времен франко-итальянского колониализма, окончательно сомлели. Допили зеленый чай из термоса и до вечера завалились спать на сиденья. Проснулись, вернее, очнулись на закате, когда по городку поплыл запах жареного мяса и пряностей, свежеиспеченного теста. Проснулись, когда отраженный от белых стен свет уже не слепил глаза, став мягко-розовым и темно-золотистым, а тепло прогретых до самой сердцевины камней не жгло, не жарило, а приятно грело, так, как может греть только тепло пропитавшегося солнцем камня. Пыль улеглась, как будто засыпая, а небо засветилось глубокой таинственной синью.
– Под звездами поедем, – сказал романтик Макс, а Макс – приземленный реалист – сказал: – Жрать охота, Миша. Давай свежих лепешек купим и еще чего-нибудь.
Они купили лепешек и густой простокваши из верблюжьего молока, но не наелись и отважились вкусить мясного и сладкого, вокруг которого жужжали мухи, рассудив, что раз уж они еще не померли от Саидовой стряпни, то им уже не страшна никакая антисанитария, организм привык.
– Ф-фу, – сказал объевшийся Михаил Александрович, – сейчас бы еще ванну принять или, по крайней мере, искупаться в каком-нибудь прудике. Нет ли здесь поблизости водоемчика?