Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник)

Вересов Дмитрий

– Порошок белого цвета. В мелкой расфасовке. Так. Героинчик, Георгий Константинович? Не ваше, разумеется, а?

– Как раз мое! Да вы записочку-то мою теперь прочтите, – напомнил Пицца и поудобнее устроился на подушках.

– «Порошок белого цвета», – развернул записку капитан и сурово взглянул на Пиццу-Фейса.

– А дальше-то, – подбодрил Пицца, – дальше-то что прописано? До конца читайте, господин капитан.

– «Порошок белого цвета», – перечел капитан. – «Толченый гриб дой-цзи-лянь». Значит, все же наркотики, господин Вариади.

– Да типун вам, капитан! – возмутился Пицца-Фейс. – Да я с роду!.. Какие наркотики?! Вы попробуйте!

– То

есть как «попробуйте»? – изумился капитан Пицциной наглости.

– А так же, как коньячок, – ехидно проскрипел Пицца. – Точнее, щепоточку в коньячок. И ваши дамы будут вас на руках носить.

– Объясните же, наконец! – вскипел капитан. – Что это такое-то?

– Так ведь толченый гриб дой-цзи-лянь, как и написано. Присылает мне его один китайский друг. До чего вещь полезная! Вы вот можете сутками да с двумя девушками? И не врите, не поверю. А я могу. И, между прочим, никаких побочных эффектов, не то что от какой-нибудь виагры. Сердце не изнашивается, почки работают превосходно. Простата – поет!!!

– Понятые свободны, – деревянным голосом сказал капитан. – Ге-оргий Константинович, это правда, что вы сказали?

– Да чтоб я сдох, – поклялся Георгий Константинович и перекрестился на люстру. – Вот вам крест. Вы сами попробуйте, капитан. Я вам упаковочку презентую. Тут на пару месяцев на нескольких человек хватит. Вы только по чуть-чуть, мужики, по граммулечке, – обвел он взглядом присутствующих служителей закона. – Оно, конечно, даже если переберете, копыта не откинете, но вот день-другой будете приапизмом страдать.

– Благодарю, – процедил капитан, принимая пакетики и грозно взглянув на подчиненных, чтобы поняли: львиная доля – старшему по званию. – А что же ваш парень на крышу-то рванул?

– Так ведь идиот, – любезно объяснил Пицца-Фейс и нашарил под собой мобильник, чтобы вернуть «идиота». Свалится еще с крыши-то.

* * *

Старая кровельная жесть прогибалась и грохотала под ногами у Никиты, так грохотала, что он почти перестал воспринимать реальность. Ему казалось, что грохот – главный его преследователь. Никита терял соображение и, вместо того чтобы остановиться и оглядеться, он, как собака с навязанными на хвост жестянками, несся во всю прыть по косому скату, а за ним громыхало. Он так бы и несся, наверное, если бы не угодил в ржавую полынью и не провалился до колена, чуть не сломав ногу. Перепуганный, не в силах двигаться, он пролежал несколько секунд, осознавая свое тело. Затем выбрался из ржавой дыры, исцарапанный. Сел на скат, мельком пожалел изодранных джинсов и прислушался.

Грохотало. Сердце? И сердце тоже. А еще крыша под ногами преследователей по другую сторону конька. Его пока не видели, и этим стоило воспользоваться. Никита дополз до трубы, укрылся и огляделся. Из наблюдений следовало, что необходимо перебраться на крышу примыкающего дома. Возможно, там чердачные отдушины не заколочены намертво, возможно, найдется хотя бы одна вскрытая бомжами, как та, пока единственная, через которую он вылез на крышу.

Он подобрался, осторожно встал и выглянул из-за трубы. Преследователей по-прежнему не видно, стучат сапожищами по противоположному скату и, надо думать, так же оглушены, как и Никита только что был оглушен, и ничего не слышат. Поэтому имеется хороший шанс улизнуть. И тут в боковом кармане джинсов с электронной слащавостью громко-прегромко зазвучала тема Марии Магдалины из известной, стало быть, оперы.

Чертов Пицца!

Чертов Пицца,

нашел время звонить. А может, это и не он, а те, кто явились в квартиру по Пиццыну криминальную душеньку. Заложил Пицца небось старого дружка под страхом побоев, и высвистывают теперь Никитушку представители силовых структур. О как!

Нельзя отвечать. Нельзя! Тем более похоже, что преследователи сквозь жестяной барабан услышали Марию Магдалину, предательницу (потому и замерли, и грохота больше не слышно), и сейчас побегут прямо на звук с автоматами на изготовку, будто он террорист и носит с собой бомбы. И Никита зашвырнул телефон на соседнюю крышу, где тот и сгинул, удачно влетев прямо в каминную трубу. И еще немного пел, пролетая по дымоходу, собирая со стенок паутину и древнюю копоть.

А крыша-то, куда улетел мобильник, была спасительной, той самой, на которой Никитушка рассчитывал найти чердачный выход. И теперь, получается, он сам себе перекрыл путь отступления, потому что преследователи, конечно же, бросились на звук мобильника, как аргонавты, возжелав сладкоголосых сирен. Чертов Пицца. Что же теперь делать-то?

Никита под прикрытием давешней трубы медленно-медленно переполз через конек и съехал к краю и вдоль остатков шаткой загородки, присобаченной когда-то, верно, для безопасности кровельщиков, прошел несколько метров, заметив, что там, если не трусить, можно спрыгнуть на крышу соседнего дома, пролетев метров пять вниз. Авось там повезет, и найдется вожделенный лаз.

Никита рухнул кулем, слегка отбил коленки, расцарапал ладони о разошедшийся кровельный шов, оглянулся вверх, никого, по счастью, не увидел и отправился от трубы к трубе, от одной косой пирамидки чердачного выхода к другой искать лаз. И не нашел ничего подобного. Все было надежно заперто и заколочено, кошке не пролезть. За что же кошкам такое наказание-то?

Он пнул ногой казавшуюся хлипкой дверцу чердачного окна, запертую с обратной стороны на висячий замок. Безрезультатно. Дверца оказалась гораздо крепче, чем выглядела. Он приналег плечом на доски, которыми был забит другой лаз. Занозил плечо сквозь свитер, а все зря. Хорошие были доски, прочные, шпалы, а не доски. И гвозди, которыми их прибили, тоже, должно быть, хорошие и большие, такими небось приколачивают рельсы к шпалам. Самое им место на чердаке.

«Самое место!» – отчаялся Никитушка. Хоть вниз сигай с шестого этажа или по водосточной трубе спускайся, ёкэлэмэнэ! Но мы-то не Джеки Чан из кино, однако. Мы – всего лишь оголодавший программер, которого за последние сутки постигло множество больших и не очень больших неприятностей, как то: и измена любимой, и подлое ограбление, и подстава со стороны друга, и матушкин очередной запой. Пропадет мать без сына, если сын сейчас полезет по трубе и, как пить дать, сорвется в полет. И – в лепешку, гадость какая.

А небеса чисты и пустынны, и никто, никто не спустится на облаке в сиянии лучей, чтобы вознести страстотерпца Никитушку, дабы спасся. Сокрылся. Улизнул на зло ворогам.

Страстотерпец Никитушка медленно побрел к торцу клятой крыши. Побрел просто так, без всякой надежды, просто чтобы шагами измерить границы этого необитаемого острова с отвесными берегами высотою в шесть петербургских этажей, этой жестяной пустыни, где ты весь как на ладони. Где любой безмозглый охотник в серой форменке, не выясняя, прав ты или виноват, запросто подстрелит тебя из автомата, и ему за это грамоту дадут, а также премию в размере оклада. О, как жестока бывает жизнь! У тех, кто вроде бы и ни при чем.