Летят наши годы (сборник)
Шрифт:
Корнеев сел, разложил перед собой эти грустные вещицы, глубоко задумался. Это было все, что осталось от маленького незнакомого и родного человечка…
Документы — плотные глянцевые листы аттестатов и диплом в коричневой корке — нашлись на самом дне ящика. Из Полиного аттестата выпала серая книжечка с гербом. Ого, а он и не знал, что Поля — владелец сберегательной книжки, вот молчунья!
Посмеиваясь, Федор Андреевич раскрыл обложку: Корнеева Полина Тимофеевна, трудовая сберегательная касса № 99/01, — перевернул страницу.
Напевая, вошла Поля. Корнеев машинально оглянулся, ошеломленный, полный вновь вспыхнувших подозрений.
Увидав в руках мужа сберкнижку, Поля побледнела, выхватила ее, натянуто засмеялась.
— Что так смотришь, книжки никогда не видал?
И, окончательно овладев собой, заперла комод, спокойно повернулась к мужу.
— Все сказать забывала, я уж давно откладываю. Положила на срочный. Ну, чего ты уставился?
— «Откуда у нас столько денег?» — написал Федор Андреевич.
— Началось! — досадуя, поморщилась Поля. — А ты сам не знаешь? Твои же, что по аттестату получала.
— «Почему ты их копила, а не расходовала?»
— Почему да почему. На черный день берегла! Другой бы радовался.
Другой бы, возможно, и радовался, но у Федора Андреевича на душе было отвратительно. Только что переполненный нежностью к жене, он снова сейчас не верил ей, хотя все ее объяснения звучали правдоподобно. Вспыхивали и нагромождались вопросы: зачем Поля занимает иногда деньги, почему ни разу не обмолвилась о книжке, почему, наконец, он всю зиму мерз в шинели, если у них такая куча денег?.. Криво усмехнувшись, Корнеев написал:
— «Черный день у меня уже был, чернее некуда!»
— Ay меня не было! — раздраженно крикнула Поля. — Опять за старое?
Федор Андреевич махнул рукой и взял диплом — до сих пор это было самым большим его богатством.
15.
Машина, набирая скорость, вырвалась из города, горизонт сразу раздался. Слева и справа, насколько хватало глаз, стелились желтые поля, прямо — то сбегая в ложбинку, то выскакивая на бугор — мчались телеграфные столбы, исчезающие далеко впереди, где еле угадывалась сизая зубчатка леса. Августовские дали были прекрасны, смутно-беспокойны и влекущи.
Поляков ехал вместе со всеми в кузове, подтрунивая над розовощекой официанткой Шурой Климовой.
— Так ты расскажи, как замуж-то выходила. Ну, вышли из загса, а потом?
Климова прятала лицо за плечи, подруг.
— Понятно! — балагурил Поляков. — Может, ты, Сергеевна, вспомнишь, как замуж выходила? Тряхни стариной.
Пожилая Сергеевна, конторская сторожиха, посмотрела на развеселившегося начальника зелеными, как у кошки, глазами, под общий хохот ответила:
— Я про охальство думать забыла, не то что некоторые!
Сейчас, при всех, Поляков ничем не выделял Полю, ни разу
Поля краснела, поспешно отворачивалась и невпопад заговаривала с глуховатой Ивановой. На сердце у Поли было радостно и тревожно: она ждала этой поездки и страшилась ее.
В низине показалась Алферовка — подшефный колхоз пищеторга. Поляков занял свое начальническое место в кабине. Через полчаса, круто развернувшись, машина остановилась у правления — обычного деревянного дома с облезлой вывеской. Тотчас же машину обступили несколько женщин и девчат с корзинами и мешками.
— Обратно поедешь?
— Возьмешь до города?
Вылезший из кабины Поляков, в синем, застегнутом на все пуговицы кителе, в хромовых сапогах, укоризненно покачал головой.
— Ай-ай-ай! Уборка, а они в город с мешками. Не годится, товарищи!
— Ты вот за нас и поработай! — насмешливо отозвалась бойкая молодуха с бидоном.
Женщины задиристо подхватили:
— Вон какой гладкий!
— Тише, бабоньки, это начальник!
— Начальник над бабами! Гляди, одних баб привез!
— Начальник, прикажи до городу довезти — поцелую!
Нахмурив тонкие подбритые брови, Поляков прошел в правление. Сергеевна, а за нею еще несколько человек спрыгнули с машины, подошли к колхозницам.
Поля осталась сидеть в машине. Она не любила и не понимала деревни; люди здесь выглядели подозрительными, угрюмыми, казалось, они знают что-то такое, чего не знает и никогда не узнает она, Поля.
На току приезжим обрадовались. Длинный тощий бригадир с дремуче заросшим подбородком и точно приклеенной к губам потухшей самокруткой суетливо водил Полякова от одной кучи зерна к другой, восхищенно и горестно приговаривал:
— Видал, хлеба сколь — прорва! Подрабатывать не успеваем — ну как дождик пойдет? С народишком, скажи, совсем подбились! Один тут с бабами да с мальцами кружусь. Крытые тока у нас видал какие? — Бригадир тыкал рукой вверх, рукав короткой белесой гимнастерки задирался до локтя. — Сине небо!..
Суетливый в словах, он между разговором толково расставил приехавших женщин по местам, веялки деловито захлопали деревянными крыльями.
Поляков обошел с бригадиром весь ток, отыскал глазами Полину.
Повязанная платочком, чтобы пыль не набивалась в волосы, она крутила веялку, что-то кричала глухой Ивановой, засыпавшей зерно. Когда Полина выпрямлялась, ее по-девичьи крепкие груди выдавались вперед, косое, но еще сильное солнце просвечивало сквозь подол легкого платья, обрисовывая стройные полные ноги. Поляков подошел к Полине, взял за рукоятку.
— Давай помогу, устала?
— Некогда уставать, — весело отозвалась Полина и глазами показала на Иванову: стоя по другую сторону веялки, та напряженно прислушивалась.