Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт
Шрифт:
Боаз-Яхин открыл ее, и зал львиной охоты с лунным светом, лившимся в стеклянные люки, стал теперь тем местом, где был Боаз-Яхин. То было место его времени, домашнее место. Здесь он пробудился и вышел из темного чулана, здесь плакал перед царем львов и царем колесниц. Здесь выговаривал свое имя и имя отца своего. Он знал это место, место знало его.
Боаз-Яхин строго прошел серединой зала в свете луны, сиявшей сквозь стеклянные люки. Остановился перед умирающим царем львов, посеребренным тусклым лунным светом: лев прыгал на колесницу, что вечно уносила царя прочь.
Боаз-Яхин раскатал рисунки,
Выложил первый рисунок на пол перед царем львов. На рисунке его, как и на барельефе перед ним, во льве было две стрелы, два копья у горла его.
– Стрелы жгут огнем, и сила наша убывает, – произнес Боаз-Яхин. – Копья остры и убивают. Колесо вращается и уносит нас во тьму.
Он взял второй рисунок, выложил поверх первого.
– Одна стрела выдернута, – объявил он. – Плоть, что истекала кровью, цела, невредима.
Он разостлал третий рисунок на втором.
– Выдернута вторая стрела, – сказал он. – Тьма гаснет. Сила возвращается.
Он накрыл третий рисунок четвертым.
– Первое копье лежит у нас под ногами. У копейщика царя пустые руки, – сказал он.
Он накрыл четвертый рисунок пятым, затем сделал шаг назад. В лунном свете глаза львиного царя смотрели на него из тени бровей.
– Второе копье, последнее оружие, царское копье, лежит у нас под ногами, – произнес Боаз-Яхин. – Мы возносимся вращеньем колеса, живые и сильные, неумирающие. Ничего нет меж нами и царем.
9
Большой город был тих, пели птицы, а небо теряло свою темноту. Часы сказали полпятого. Яхин-Боаз не мог спать дольше. Он встал с постели, оделся, сделал себе чашку кофе и вышел из дому.
Улица была влажна, а на мостовой лежали мокрые цветки с деревьев, нависавших над перилами. Улица поблескивала в синеватом свете фонарей и синем предрассветном свете с неба. Каркнула ворона, медленно хлопая крыльями над головой перед тем, как усесться на колпак над дымовой трубой. Вдоль по улице мягко прошелестело такси, наехало на один канализационный люк, другой, всякий раз дважды лязгая ими. Телефонная будка, словно большой красный абажур, освещала поникшие цветы каштана.
Шаги Яхин-Боаза звучали ранне-утренне. Шаги его, подумал он, повсюду в любой час. Иногда он с ними, порой – нет.
Перед ним была река и темная глыба моста под фонарями на фоне бледнеющего неба. Яхин-Боаз услышал, как позади лязгнул люк, и поймал себя на том, что ждет второго лязга, когда приподнявшийся край падает обратно. Но никаких машин он не услышал. Второй лязг не раздался.
Он оглянулся через плечо и увидел – меньше чем в сотне футов, в синей заре – льва. Тот был крупен, массивен, с тяжелой черной гривой. Он поднял голову, когда Яхин-Боаз повернулся, и теперь стоял без движенья одной лапой на крышке люка. Его глаза, ловя свет уличных фонарей, горели, как верные бледно-зеленые костры в тени его бровей.
Церковные часы пробили пять, и Яхин-Боаз осознал, что льва он услышал прежде, чем увидел. Волосы у него на загривке приподнялись, он ощутил смертельный холод. Сначала он услышал льва. Никакой надежды на то, что, как с теми газетными заголовками, это ум шутит с глазами.
На улицу выехало такси, оно приближалось
Лев вновь обратился к нему, голова подалась вперед, взор устремлен на Яхин-Боаза. Он словно не двигался, а лишь легонько перемещал вес и становился ближе прежнего. Снова – и ближе.
Яхин-Боаз сделал шаг назад. Лев замер, одна лапа чуть приподнята, глаза вечно на Яхин-Боазе. Главное – не бежать, подумал Яхин-Боаз. Лев, казалось, весь подбирается. Ну уж точно он слишком далеко, не допрыгнет, подумал Яхин-Боаз. Сделал еще шаг назад, стараясь двигаться так же тонко, как делал это лев. На сей раз он заметил, как вздыбились и опустились плечи льва, как скользнули его тяжелые лапы.
Пятясь к мосту, Яхин-Боаз достиг угла, не отрывая взгляда от льва. Слева и справа за ним лежала дорога вдоль набережной. Он услышал, как по мосту подъезжает такси, повернул голову лишь так, что заметил: огонек СВОБОДНО зажжен. Он поднял руку, показывая вдоль набережной.
Съехав с моста, такси свернуло вправо и притормозило рядом с Яхин-Боазом. Тот по-прежнему стоял лицом ко льву, спиной к такси.
Водитель опустил стекло.
– Вам назад или вперед? – спросил он.
Яхин-Боаз нащупал позади ручку, открыл дверцу, сел в машину. Дал таксисту адрес книжного магазина, где работал.
Такси отъехало. В заднее стекло Яхин-Боаз видел, что лев стоит неподвижно, голова поднята.
Такси гладко гудело вперед. Уже совсем рассвело, и другие машины ехали впереди, позади, по обеим сторонам. Яхин-Боаз откинулся на спинку. Затем нагнулся вперед, опустил стеклянную перегородку между собой и таксистом.
– Вы там не видели ничего, когда я садился? – спросил он.
Таксист взглянул на лицо Яхин-Боаза в зеркальце заднего вида и кивнул.
– Здоровенный такой, да?
У Яхин-Боаза закружилась голова.
– Но почему тогда… Почему вы… – Он не знал, чего бы ему хотелось от таксиста.
Тот смотрел прямо перед собой, а такси гудело в потоке уличного движения.
– Мне-то что, – сказал он. – Я думал, это ваше.
10
Предложив свои рисунки царю львов, Боаз-Яхин сжег их на равнине, где раньше львов убивали. В буфетном киоске взял большую металлическую мусорную корзину, сунул в нее свои рисунки и поджег.
Он ожидал, что охранники увидят пламя, и стоял возле холма зрителей, где у него была возможность скрыться с глаз, когда прибегут. Никто не пришел. Пламя затанцевало ввысь, по-над равниной поплыли искры и хлопья обугленной бумаги, огонь быстро умер.
Боаз-Яхин снова перелез через сетчатую ограду, пешком вернулся в городок и уснул на автостанции.
В автобусе домой ему стало уютно. Было ему бесстрастно и легко, чисто и пусто, как бывало после того, как он предавался любви с Лайлой. Он думал о дороге к цитадели мертвого царя, о том, что чувствовал каждый раз, когда шел по ней. Как и зал львиной охоты, она теперь стала его местом, отпечаталась на карте его ума. Ее дневной свет и темнота ее были теперь в нем, ее сверчки и лающие собаки, и камни ее. Он мог странствовать по той дороге, когда б ни вздумал, где б ни оказался.