Лев на лужайке

Липатов Виль Владимирович

Валька Грачев пришел ко мне в кабинет и начал резвиться:

— Никитушка, накатай за меня разгромную статью о работе отдела культуры. — Он шутил, он резвился, но Ваганов есть Ваганов и пишется Ваганов. Я спросил:

— Факты тщательно проверены?

— Все на гербовой бумаге с собственноручными подписями.

— Неси! У меня хоть маленькая, но семья.

Я в этом случае, как и в несадовском, мало интересовался деньгами, а брал Грачева в полон, заставлял бояться меня, поддакивать на каждом выступлении. Ведь голь на выдумки горазда и хитра. Валька выносил горшки

за каждым, кто мог о нем отозваться плохо… Выносил ли я горшки за Никитой Петровичем Одинцовым? Да! Единственный, но внушительный «раз». Всю брошюру о лесозаготовках в Черногорской области когда-то написал я, собственной рукой, при праздно сидящем Никите Петровиче: он только иногда подбрасывал мне сверхнужные факты.

Само собой разумеется, деньги за брошюру — и немалые — получил тоже я, но с условием купить себе новый костюм. Ах, ах! Я чуть не сошел с ума, когда услышал от Никиты I, что костюм Никиты II немоден, висит мешком и вообще отжил свой срок. К моему удивлению, он и правда повез меня в один «хитрый», небольшой, до отказа освещенный лампами дневного света магазинчик, в котором, однако, — ого-го-го! Мы купили на гонорар мне серый финский костюм, подлюжины рубашек и такую косметику для Веры, что и я от нее не мог оторвать глаз. Никита Петрович, человек солидный, купил только спиннинг и прочие рыболовные принадлежности.

— Старый костюм — на помойку! — скомандовал Никита Петрович. — И как можно скорее… Будьте добры, покажите-ка вот эту шляпу!

Я завизжал, как поросенок, я навострил лыжи, чтобы удрать из этого самого скучного вещевого лабиринта в мире, но Никита Петрович смилостивился: мы попали в отдел канцелярских принадлежностей, и вот тут-то я озверел! Паркеровские ручки, немецкие ленты для пишущих машинок — запомните, они лучше японских.

Я набил всякой чепухой откуда-то притащенный девушками-продавщицами ящик. Ох, как хороши были фломастеры по семьдесят два в одной коробке! А какие ручки я купил!

О-ля-ля! Девушки вынули из-под прилавка тогдашнюю новость: портативную югославскую машинку «Унис» с добавочкой: «Люкс», и всего — машинка для журналиста никогда не стоит дорого! — за двести сорок рублей. Я онемел. Одинцов посмеивался.

— Беру, беру! Какие есть цвета?

— Красные и черные.

— Красную и только красную!

Счастливый, как младшеклассник, которому купили наручные часы, шагал я за Никитой Петровичем, и сейчас мне было абсолютно ясно, что я стану главным редактором «Зари» — с такой-то машинкой, ручкой, карандашами, ластиками и улыбками Никиты Петровича. Я действительно был первоклашкой, когда набросился на канцелярские товары, и Никита Петрович, как он потом признался, испытывал желание поцеловать меня в лоб и назвать Никитушкой… Я сварливо сказал:

— Мы тоже можем покупать…

— …даже фломастеры, — добавил Никита Петрович, — папки, блокноты. О-ох! — печатные машинки.

— Это вы от зависти… — уязвил я его, дурачась. — Влиятельные люди, чай, на «Чайках» ездят, а вам и «Волгу»-то дали потрепанную…

Мы сели в машину, я, попросив заехать в спортивный магазин, аккуратно разложил покупки

на сиденье, а Никита Петрович, поддерживая мою шуточку, спросил:

— Где, черт возьми, «Чайка»? Может, ее открепили?

Шофер тонкоголосо рассмеялся:

— Вы чего это, Никита Петрович, сами же «Волгу» велели…

— А!

Мы подъехали к спортивному магазину, возле которого стояли человек двести в ровной, тихой, привычной очереди; человек сорок читали, кое-кто отгадывал кроссворды, остальные подремывали.

— Сейчас узнаем, Никита Петрович!

Шофер вышел из машины и тут же вернулся:

— Финские лыжи… — И вдруг зашептал мне: — В очереди будем стоять или к директору…

Я сказал:

— Никита Петрович, а надо бы зайти к директору. Интересно, сколько лыж он оставил «корешкам».

Мы еле протискивались сквозь горы ящиков, я чуть не порвал брюки, но достигли кабинета директора — возле него стояло человек пятнадцать, спрессованные, как кильки в банке. Я, разозленный до черных точечек в глазах, тараном пробил привилегированную кашу, не постучав в дверь, громко сказал:

— Товарищ Одинцов, проходите!

Директор магазина, важный, как министр, сразу не узнал Никиту Петровича и поэтому накинулся на меня:

— Извольте выйти. Займите очередь у дверей, если у вас есть записка…

Я в мгновение пригласил в кабинет первоочередного.

— Извините, великодушно, товарищ! Где вы работаете и чем занимаетесь… Перед вами член ЦК КПСС Никита Петрович Одинцов, ну и я — журналист Ваганов!

Не знаю, не знаю, что больше повлияло на директора: «член ЦК» или «журналист» — не будем мелочными.

Никита Петрович отстранил меня, он что-то хотел сказать, но не успел — с приветственным ревом директор бросился к нему, побледнел, затрясся, судорожно поправляя галстук, — он пропадал на глазах, этот цветущий человек. Оправдываться он начал так:

— Пришлось разделить очередь на профессиональных спортсменов и на любителей…

— Так где вы работаете и чем занимаетесь, товарищ?

— Товаровед в магазине «Весна», старший товаровед…

— У вас есть записка. От кого она и что в ней написано?

Я прочел: «Игнат! Отпусти ему финский комплект». Подпись была совершенно непонятна, но мы заставили расшифровать ее: Коробцов — директор магазина «Весна». А директор спортивного магазина Усальцев умирал заживо, а член ЦК смотрел на всех как на чудо морское, но потом признался, что знал о сфере неформальных отношений в продуктовых магазинах, при покупке автомобилей, но…

— Милиционера! — распорядился я.

— Да, да, надо пригласить милиционера! — подхватил Никита Петрович.

— Милиционера! Немедленно милиционера!

«Милиционер» вышел из машины, стоящей за черной «Волгой». Он вразвалочку вошел в кабинет и сунул под нос директору такое удостоверение, что у того застучали зубы. «Милиционер» сказал:

— Это не мое дело, извините, Никита Петрович, но я уже позвонил куда надо…

Если «милиционер», естественно, был в штатском, то два вызванных детектива ввалились в полной форме. Они вытянулись и хором сказали: