Лев Николаевич Толстой
Шрифт:
Даже тяжкая болезнь не умаляет его забот о других. Так, в ноябре 1901 года в письме из Кореиза в Крыму он говорит:
"...пишу вам не своей рукой потому, что все хвораю и после своей обычной работы так устаю, что даже и диктовать трудно. Но дело, о котором пишу вам, так важно, что не могу откладывать. Моя знакомая и сотрудница во время голодного года, самое безобидное существо, находится в тех тяжелых условиях, которые описаны в прилагаемой выписке письма, которое переписано слово в слово. Пожалуйста, remuez ciel et terre [употребите все средства (фр.)], чтобы облегчить участь этой хорошей и несчастной женщины. Вам привычно это делать и исполнять мои просьбы. Сделайте это еще раз, милый Анатолий Федорович".
В письмах рассыпаны известия о себе и о своих трудах, приглашения приехать
– Все одно и то же говорю людям, которые не обращают на мои речи никакого внимания, но я все продолжаю, думая, что я должен это делать". "Очень сожалею о том, что ваша речь в академии о русском языке вызвала неосновательные возражения. То, что вы сказали, было очень естественно и вполне целесообразно. Надо выучиться не обращать на это внимание, впрочем, вы это знаете лучше меня" (1900 г.).
"Мне жалко вас за ваше нездоровье. Дай бог вам переносить его как можно лучше, то есть не переставая служить людям, что вы и делаете. Это самое лучшее и верное лекарство против всех болезней" (1904 г.). "...Желаю вам духовного спокойствия, а телесное здоровье в сравнении с этим благом, как щекотка при здоровом теле" (1906 г.). "...Вчера утром, получив ваше письмо, я не вспомнил сразу по почерку на конверте, чей именно это почерк, решил, однако, что это от человека, которого я люблю, и отложил, как я обыкновенно это делаю, письмо это под конец; когда же распечатал и узнал, что письмо от вас, порадовался своей догадливости", - значится в одном из его последних писем ко мне.
V
Таковы мои воспоминания о Л. Н. Толстом. В них не выражено главного, трудно поддающегося описанию: его влияние на душу собеседника, того внутреннего огня его, к которому можно приложить слова Пушкина: "Твоим огнем душа палима, отвергла мрак земных сует". Тот, кто узнал его ближе, не может не молить судьбу продлить его жизнь. Она дорога для всех, кому дорого искание правды в жизни и кому свойственно то, что Пушкин называл "роптаньем вечным души", а Некрасов - "святым беспокойством" ... Можно далеко не во всем с ним соглашаться и находить многое, им проповедуемое, практически недостижимым. Можно, в некоторых случаях, не иметь сил или уменья подняться до него, но важно, но успокоительно знать, что он ест ь, что он существует как живой выразитель волную- щих ум и сердце дум, как нравственный судья движений человеческой мысли и совести, относительно которого почти наверное у каждого, вошедшего с ним в общение, в минуты колебаний, когда грозят кругом облепить житейские грязь и ложь, настойчиво и спасительно встает в душе вопрос:
"А что скажет на это Лев Николаевич? А как он к этому отнесется?"
Со многих сторон восставали и восстают на него. Ревнители неподвижности сложившихся сторон человеческих отношений упрекают его за смелость мысли и за разрушительное влияние его слова, ставя ему в строку каждое лыко некоторых из его неудачных или ограниченных последователей. Ему вменяют в вину провозглашение им, без оглядки и колебаний, того, что он считает истиной и по отношению к чему лишь осуществляет мнение, высказанное им в письме к Страхову: "Истину... нельзя урезывать по действительности. Уж пускай действительность устраивается, как она знает и умеет по истине". Но не сказал ли некто, что "истину, хотя и печальную, надобно видеть и показывать и учиться у нее, чтобы не дожить до истины более горькой, уже не только учащей, но и наказующей за невнимание к ней?" А ведь этот некто - был знаменитый московский митрополит Филарет...
Некоторые из людей противоположного лагеря относятся к Толстому свысока, провозглашая его носителем "мещанских идеалов", ввиду того что во главу угла всех дел человеческих он ставит нравственные требования, столь стеснительные для многих, которые в изменении политических форм, без всякого параллельного улучшения и углубления морали, видят панацею от всех зол. Вращаясь в своем узком кругозоре, они забывают при этом, что даже наиболее радикальная политико-экономическая мера, рекомендуемая ими, национализация
Путешественники описывают Сахару как знойную пустыню, в которой замирает всякая жизнь. Когда смеркается, к молчанию смерти присоединяется и тьма. И тогда идет на водопой лев и наполняет своим рыканьем пустыню. Ему отвечают жалобный вой зверей, крики ночных птиц и далекое эхо - и пустыня оживает. Так бывало и с этим Львом.
Он мог иногда заблуждаться в своем гневном искании истины, но он заставлял работать мысль, нарушал самодовольство молчания, будил окружающих от сна и не давал им утонуть в застое болотного спокойствия...
Лев Николаевич Толстой
Воспоминания о великом писателе появились в 1908 г. в популярном столичном еженедельнике "Нива", книга 8 (литературное приложение)
Неоднократно переиздавались при жизни автора с изменениями и дополнениями. Печатается по т. 6 Собрания сочинений.
С. 173. его кончины.
– Толстой тяжело болел в 1902 г
звездное небо...
– Кант Иммануил (1724 - 1804) - великий немецкий философ. В знаменитой работе "Критика чистого разума" сформулировал в лапидарно-афористической формуле поразившую читателей и последователей, в том числе и русских, соотнесенность между областью рационально-чувственного познания и нравственной сферою: "звездное небо над нами, моральный закон в нас". Отец Кони воспитал обоих сыновей "по Канту", в доме постоянно слышались ссылки на германского мыслителя. В своей работе "Общие черты судебной этики" (М., 1902)
Кони отмечал близкое ему в Канте, чем он с юношеских лет руководствовался сам: "Осуществление безусловных требований нравственного долга"
выражается прежде всего в уважении к человеческому достоинству и в любви к человеку как к носителю нравственного закона, сознание которого вместе с видом звездного неба наполняло душу великого мыслителя восторгом и верою в бессмертие души..."
С. 174. Пушкин, "Второе послание к цензору" (неточно).
С. 175. из очерка "Севастополь в мае" (1855).
С. 176. Стахович А. А.
– знакомый Толстого.
С. 177. "Мертвые души", глава 6-я.
Лабулэ Эдуард - французский писатель, упомянутая книга переиздавалась в России в 60 - 90-х гг.
Позднышев - персонаж "Крейцеровой сонаты.".
С. 178. из стихотворения Пушкина "Герой".
С. 178 - 179. О том, какое впечатление произвел Толстой на Кони, свидетельствует отправленное в первый же день пребывания в Ясной Поляне письмо Кони к знакомому (6 июня 1887 г.): "Трудно передать Вам то высокое, гармоническое и благородное впечатление, которое производит личность графа Толстого. Все рассказы об эксцентричности его образа жизни, одежды, привычек и взглядов лишены всякого основания. Он принял меня с незаслуженной добротою и вниманием - мы проводим все время вместе, и я поселен в его кабинете, так что имею возможность вглядеться в его жизнь, полную труда, глубоких и плодотворных дел и трогательной простоты. Это прежде всего добрый человек, никому не навязывающий своих взглядов, радующийся, когда окружающим хорошо и весело, сменяющий физическую работу умственной (большой труд "О жизни и смерти"), приветливый и простой, но не фамильярный с крестьянами, всегда добрый, легко поддающийся смеху, вовсе не слащаво благодушный, а называющий зло - злом, а гадость - гадостью, человек, образованный разносторонне, простой в потребностях и аристократ во вкусах... При этом чудесная, львиная голова, - из-под густых бровей два чудесных, сияющих добротою, серых глаза - и легкая походка крепких ног, несущих стан, несогбенный ни бременем лет, ни тяжким раздумьем смущенной совести. Вокруг хлопочет умная, красивая жена - веселятся и суетятся 9 человек детей (всех было 12!)... Все ходят какие-то свободные, бодрые и как будто осуществляют то, что сказал мне Л. Н.: "Человек обязан быть счастлив, как обязан быть чистоплотен; как он замечает, что он грязен ему надо помыться, как чувствует, что несчастен - ему надо почиститься нравственно... и счастье придет само собою..." (ИРЛИ, ф. 134, цит. по: Собр. соч.- Т. 6.- С. 636).