Лев правосудия

Лехтолайнен Леена

Есть места, где все дышит покоем. Одно из них — мой родной угол на полуострове Хевосенперсет. Я могла чувствовать себя достаточно уютно и на Брайант-парк, в сердце Манхэттена, и в глухом болоте, поросшем чахлым сосняком. Однако здание само по себе редко вызывало у меня ощущение безопасности. Известняковые стены монастыря Сан-Антимо словно излучали свет, который необъяснимо притягивал меня. Я остановила машину и даже сочла нужным опустить пару монет в парковочный счетчик. Потом не спеша прошла к церкви. Рядом с колокольней рос почти такой же высоты древний кипарис, на заднем плане возвышалась Монте-Амиата. Я медленно вошла в сумрачное помещение с высокими сводами. Откуда-то доносились звуки григорианского хорала. Прислушавшись в поисках их источника, я поняла, что магнитофонная

запись транслируется из репродуктора. Это вернуло меня к действительности.

Седобородый мужчина в монашеской рясе вынимал увядшие цветы из вазы у алтаря. Хотя говорить вслух в таком умиротворенном месте казалось преступлением, я подошла, поприветствовала его и спросила, где можно найти брата Джанни.

— No parla inglese, [7] — недружелюбно отозвался монах.

— Брат Джанни? — спросила я снова по-итальянски.

Мужчина коротко мотнул головой, взял цветы и ушел. На каменный пол церкви упали капли воды.

7

Я не говорю по-английски (ит.). (Прим. перев.)

Я присела на скамью и закрыла глаза. Церковный напев зазвучал громче, эхо под куполом удваивало голоса, услаждая слух. Давид был крещеным, он верил в Бога. Для меня эта тема была трудной, я изо всех сил избегала даже мыслей о подобных вещах. Как Бог, если он есть, мог позволить, чтобы мой отец убил мать, когда мне было четыре года?

Сзади раздались шаги, потом кто-то прикоснулся к моему плечу. Это был тот неприветливый седобородый монах. Я вскочила.

— Брат Джанни! — буркнул он и показал на стоящего позади мужчину.

В детстве я смотрела по телевизору фильм про Робин Гуда и всех монахов представляла похожими на брата Тука или отца Митро, выбранного в Европарламент: толстыми румяными весельчаками. Брат Джанни совсем не соответствовал этому образу. Он был примерно моего возраста и роста, тонкий в кости и аскетически худой. Светлые кудрявые волосы закрывали уши, круглые очки были, как у Джона Леннона. Он взял меня за руку и сказал с эстонским акцентом, но на чистом финском языке:

— Привет, Хилья. Я ждал тебя.

4

При виде моего удивления и растерянности брат Джанни рассмеялся и крепко сжал мою руку.

— Разве Давид не рассказал тебе, что в прежней жизни я звался Яан Ранд и был его школьным товарищем в Тарту?

— Нет. — Я попыталась отнять руку, но хватка брата Джанни была крепкой.

— К счастью, для тайных разговоров у нас есть тайный язык, финский. Прошу прощения, если не вспомню все слова. Я учил финский в университете Тарту, но с тех пор прошло больше десяти лет, и я почти не практиковался. С Давидом мы всегда говорили по-эстонски. Его знают еще меньше, чем финский. Это непонимание, о чем речь, помню, раздражало русских. Пожалуй, и сейчас еще раздражает. Как дела у Давида?

Брат Джанни казался чудаком. Он так сдавил мне ладонь, что болели кости, но наконец мне удалось высвободиться из его хватки. Силы этому монаху, во всяком случае, не занимать.

— Не знаю. — Я покачала головой. — Он исчез.

По пути в монастырь я пыталась вспомнить, что Давид мне рассказывал о брате Джанни, но, кроме того факта, что они были старыми друзьями, в голове ничего не всплыло. Монастыри с давних пор предоставляют убежище преследуемым, поэтому я не удивилась, обнаружив старого товарища Давида здесь. Даже в недавние времена лютеранская церковь Финляндии прятала осужденных на ссылку.

— Исчез? — Под очками брата Джанни блеснула искорка.

Другой монах отошел от нас, как только заметил, что не понимает нашей беседы. «Miserere nostri, Domine!» [8] — пели невидимые монахи из репродуктора, и ласточки на улице вторили их голосам.

— Пойдем-ка прогуляемся. К сожалению, в монастырский сад отвести тебя не могу. Идем сюда, по этой тропинке.

Брат Джанни стремительно

направился к выходу, с той же скоростью преодолев толпу только что вошедших туристов. Я последовала за ним более осторожно, стараясь не привлекать внимания. Мы пошли вдоль широкой песчаной дороги, по обочинам которой росли белые и фиолетовые лилейники. Джанни шел так быстро, что мне стоило большого труда не отставать. Вскоре мы оказались на уровне крыши монастырской церкви, затем еще выше.

8

«Помилуй нас, Господи!» (лат.) (Прим. перев.)

— Меры предосторожности никогда не бывают излишними, даже при разговоре на языке, который никто не понимает, — серьезно сказал брат Джанни и замедлил шаг, чтобы я могла идти вровень с ним.

Дорога была широкая, но из-за луж, не успевших высохнуть после дождя, мы шли по самому краю. Наши рукава то и дело соприкасались. Мне вспомнились рассказы моего однокурсника по Академии частной охраны, Эдгардо, о закрытом католическом заведении, где он учился в Нью-Джерси. Любое нормальное общение между людьми разного пола было запрещено, на всякое проявление сексуальности накладывалось табу, вообще все, что связано с полом, ассоциировалось у мальчиков с чем-то греховным. Был ли брат Джанни по-настоящему готов к такому, когда пошел в монахи? В Эстонии проявлений католицизма было не больше, чем в Финляндии. У монахов из Сан-Антимо каждый день перед глазами мелькали запретные плоды, женщины-туристки. Моя собственная сексуальность пробудилась во время обучения в Нью-Йорке, и с тех пор я ни в чем себе не отказывала. Зачем чахнуть в одиночестве или требовать верности от партнера? Только Давид заставил меня изменить это мнение. Я тосковала по нему и совсем не хотела других мужчин, хотя Давид никаких клятв с меня не брал.

— Ты сказал, что ждал меня. Почему? — спросила я, когда мы отошли от церкви метров на двести и оказались в тени старых дубов и лавровых деревьев.

— Давид говорил, что ты приедешь к нему. Его любимая.

Любимая! Это слово не вызвало у меня никакой радости, а, напротив, привело в бешенство. Любимая, которую оставили, не сказав ни слова, разбираться с трупом какого-то незнакомца!

— Что еще Давид тебе говорил? От кого он прятался в монастыре?

— Хилья, о таком не спрашивают. — Брат Джанни остановился и положил ладонь на мою руку. — Если человек ищет защиты от врага, здесь он ее получает без расспросов. Давид возвратился в Тарту только после получения Эстонией независимости, но мы тем не менее не забывали о том, что повсюду может подстерегать опасность. По молодости мы натворили всяких дел, а потом я совершил по-настоящему серьезную ошибку… Возможно, Давид рассказывал. Не без его участия я стал монахом. — Брат Джанни склонил голову с видом кающегося грешника.

— Давид совсем ничего не рассказывал о вашей совместной молодости!

Гордость мешала мне расспрашивать, хотя, конечно, я желала бы знать о Давиде совершенно все. Он делился со мной воспоминаниями о своем детстве на Таммисаари и плаваниях на парусниках, рассказывал о родителях, братьях и сестрах, а также о типичных для его семейства межнациональных браках. Годы, проведенные в Тарту, описывал без особых подробностей. О том, как учился в Швеции в полицейской школе, Давид немного рассказал, когда мы были в Испании, понимая, что констебль Лайтио уже сообщил мне некоторые факты из его прошлого. У меня сложилось представление, что Давид попал в полицейскую школу довольно-таки странным образом. Он ведь даже не был гражданином Швеции, но для него позаботились сделать шведский паспорт. Выходит, при наличии денег и нужных связей можно без труда изменить гражданство и саму личность. Вот брат Джанни — был раньше простым парнем из Тарту, а сейчас целыми днями молится на мертвом языке очень далеко от своего дома. Я сама не имела ни малейшего представления, где проведу следующую ночь и где получу следующую зарплату. В нашем мире не было ничего устойчивого. В голове вдруг всплыла мелодия псалма, который пели на похоронах матери.