Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

Фельштинский Юрий Георгиевич

Мальро гостил у Троцких два дня (ночуя в гостинице) и остался о Троцком очень высокого мнения, хотя политически был теперь далек от троцкизма [380] . Беседы шли о судьбах искусства в СССР после Октябрьской революции, проблемах индивидуализма и коллективизма, о причинах поражения Красной армии в Польше в 1920 г., о возможности войны между СССР и Японией. Живо обсуждалось творчество модного в то время французского писателя Луи-Фердинанда Селина. Хорошо знавший этого автора Мальро смешно копировал его жесты и манеру разговора. Переходя к философствованию, Мальро заявил, что, даже если коммунизм выполнит свои обещания по отношению к жизни на земле, он останется беспомощным перед лицом смерти. На это поддержавший его философический настрой Троцкий ответил, что для человека, сумевшего сделать на земле то, к чему он стремился, смерть становится чем-то совсем простым [381] . Так или иначе, но личные качества Троцкого произвели на писателя весьма глубокое впечатление, хотя самого его, в отличие от Троцкого, метало из стороны в сторону. Через год, когда Мальро принимал участие в съезде писателей СССР и был приглашен на банкет, происходивший

на даче Горького, в ответ на язвительную реплику Радека о том, что «товарищ Мальро остается писателем мелкобуржуазным», он поднял тост «за здоровье человека, отсутствующего здесь, но чье присутствие ощущается здесь постоянно, — за здоровье Льва Давидовича Троцкого». Скандальный тост Мальро как бы не услышали. Последовало долгое неловкое молчание. Мальро рассказывал позднее, что на банкете писателей он подвергся «бешеным нападкам» по поводу своего выступления против высылки Троцкого из СССР, что нападки исходили от писателей третьего ряда, но что «киты» в основном молчали [382] . Чуть позже Мальро энергично выступил в поддержку народного фронта и советской внешней политики, в частности — во время испанской Гражданской войны, в которой он командовал боевой воздушной эскадрильей республиканцев. Он отказался осудить сталинский террор в СССР, заявив, что не намерен вмешиваться в конфликт Сталина и Троцкого. На позиции умеренного сталиниста тоже долго не оставался и во время Второй мировой войны активно участвовал в движении Сопротивления во Франции, стал верным сторонником генерала Шарля де Гол-ля и даже занимал пост министра культуры в правительстве де Голля в конце 50-х — 60-х гг. Умер он в 1976 г. Создается впечатление, что художественную натуру Мальро привлекали не идеи, а их сильные носители — Троцкий, Сталин, де Голль…

380

Вопреки тому, что пишут американские издатели собрания сочинений Троцкого (см.: Trotsky L. Writings (1936—37). Р. 535).

381

Heijenoort J. With Trotsky in Exile: From Prinkipo to Coyoacan. P. 52.

382

Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-4836.

Казалось, что тихая провинциальная жизнь, к которой Троцкий почти привык в Турции, продолжится теперь и во Франции. Лев Давидович даже приобрел двух собак по кличкам Бенно и Стелла, с которыми надеялся в скором времени отправиться на охоту. Однако с каждым днем он все более чувствовал, что жить во Франции, но пребывать в отрыве от центра политической жизни — Парижа — он не в состоянии. Он всячески стремился перебраться в столицу или хотя бы в ее окрестности.

В Сан-Пале Троцкие жили до октября 1933 г., затем две недели провели в деревушке Багнере-де-Бигорр в Пиренеях. Видимо, в это время, а возможно, и несколько ранее Троцкий сбрил свою знаменитую бородку, а волосы причесал по-иному, с пробором, считая, что таким образом серьезно изменил свою внешность, замаскировался. Хейженоорт, впрочем, с немалым беспокойством указывал, что первый же прохожий узнает в нем Троцкого: «Невозможно изменить этот взгляд» [383] . Разумеется, здесь было немалое преувеличение: «первый же прохожий» не очевидно слышал о Троцком, если и слышал, то вряд ли ожидал встретить его на улице и уж тем более не мог узнать его по острому «взгляду». Но любые случайные и непредвиденные встречи исключить было невозможно.

383

Heijenoort J. With Trotsky in Exile: From Prinkipo to Coyoacan. P. 4.

С 1 ноября Троцкие находились в небольшом городке Барбизоне вблизи Парижа, на окраине лесного массива Фонтенбло, в живописной местности, которая привлекала многих художников. В живописи возник даже термин «барбизонская школа». Здесь работали выдающиеся художники Теодор Руссо, Констан Тройон, Шарль Добиньи и другие. Но ни природа, ни мастерство живописцев Троцкого не вдохновляли. Как был он политическим человеком, так им и оставался. Искусство интересовало его лишь как средство воздействия на массы. Ни в дневнике, ни в письмах о барбизонской школе нет ни одного упоминания. Важным для него было то, что он теперь находился поблизости от Парижа.

Все перемещения проводились с ведома министерства внутренних дел. С ведома местных властей Троцкий имел возможность примерно раз в две недели инкогнито ездить в Париж для встреч с руководителями Французской коммунистической лиги и другими деятелями. Так, в начале февраля 1934 г. в Париже состоялась встреча с Навиллем, Глоцером и левым деятелем Бельгийской рабочей партии Полем-Анри Спааком, который ранее приезжал в Сан-Пале и в это время в какой-то степени тяготел к сотрудничеству с троцкистами [384] .

384

Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-4791. Левое увлечение продолжалось у Спаака недолго. В 1935 г. он стал министром, а после Второй мировой войны в течение некоторого времени был генеральным секретарем Организации Североатлантического договора (НАТО). К Спааку Троцкий относился с недоверием с самого начала их знакомства. В январе 1934 г. он писал: «Пусть левые социал-демократы используют масло и мед (в духе Спаака). Мы будем вместо этого пользоваться уксусом и перцем» (Trotsky L. Writings (1933—34). New York: Pathfinder Press, 1975. P. 193).

В сентябре — начале октября 1933 г. Наталья Ивановна чуть более месяца находилась в Париже на лечении. У нее мучительно болели руки. Происхождение болезни врачи не могли установить и поэтому назначали только симптоматическое лечение. Она бродила по городу, вспоминая прошлое. Ведь Париж был тем городом, где она познакомилась со своим будущим мужем, где они часто бывали затем и жили в начале Первой мировой войны. В нежных письмах, называя своего мужа «Львеночек», Наталья не только рассказывала о своих

впечатлениях и самочувствии, но и размышляла о пройденном пути. В первом же письме, отправленном в Барбизон, говорилось: «Огромная разница в себе, в том, что было и есть — молодость и старость.

Печально и жутко немножко, и тихо-радостно, что оказалась возможность все снова увидеть, но как все воспринимается иначе с болью невозможности прежних переживаний» [385] .

Наталью Ивановну утешало, что она могла в течение этого месяца чаще видеться с сыном, но у нее сложилось впечатление, что он «какой-то задерганный, нервный». При этом ей никак не приходила в голову мысль, что главную ответственность за это нес отец, дававший Льву непосильные задания, которые тот стремился во что бы то ни стало выполнить.

385

Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-5560.

И Наталья, и сын относились к Льву Давидовичу с обожанием. В письме от 25 сентября говорилось, что, возвратившись от отца, Лева говорил ей: «Папа такой хороший», «Папу надо беречь». Да и сама Наталья очень волновалась о здоровье мужа, пожалуй даже несколько преувеличенно. Она писала: «Отсутствие вкуса даже к охоте и воспоминание о Принкипо говорят о крайней степени твоего переутомления», «Милый мой, ты предъявляешь к себе сверхчеловеческие требования и считаешь старостью то, чему в действительности надо поражаться, что ты можешь выносить на своих плечах столько.» [386] . Из писем видно, что Наталья заботилась о своем супруге, как о малом ребенке. Он же воспринимал заботу как нечто естественное, как необходимое условие плодотворного занятия той деятельностью, которой он себя посвятил.

386

Там же. Т-5562, Т-5563, Т-5565, Т-5566, Т-5569

Троцкий не считал супружескую верность коммунистической добродетелью, и у него были многочисленные, хотя и кратковременные любовные связи. Тем не менее нежное чувство к Наталье он пронес через всю жизнь. В дневнике периода пребывания во Франции, в котором политические впечатления перемежались с сугубо интимными заметками, как-то появилась запись мемуарного характера о первых месяцах знакомства будущих супругов: «Однажды мы целой группой гуляли где-то на окраине Парижа, подошли к мосту. Крутой цементный бык спускался с большой высоты. Два небольших мальчика перелезли на быка через парапет моста и смотрели сверху на прохожих. Н[аташа] неожиданно подошла к ним по крутому и гладкому скату быка. Я обомлел. Мне казалось, что подняться невозможно. Но она шла на высоких каблуках своей гармоничной походкой, с улыбкой на лице, обращенной к мальчикам. Те с интересом ждали ее. Мы все остановились в волнении. Не глядя на нас, Н[аташа] поднялась вверх, поговорила с детьми и так же спустилась, не сделав на вид ни одного лишнего усилия и ни одного неверного движения» [387] .

387

Троцкий Л. Дневники и письма. С. 104–105.

Так сохранился этот эпизод в памяти Троцкого, так важно было ему сберечь в своем сознании и в своем сердце молодую Наталью через тридцать с лишним лет, когда она уже не могла подняться, как альпинистка, по крутому и скользкому подъему моста.

В середине апреля 1934 г. случайное происшествие сделало пребывание Троцкого в Барбизоне общеизвестным. Дело в том, что министерство внутренних дел дало Троцкому разрешение на проживание вблизи столицы только при непременном условии, что Троцкий будет соблюдать конфиденциальность. Местная администрация Барбизона не была поставлена в известность о том, что представляет собой иностранец, зарегистрировавшийся под фамилией Седов. Обычно связь с Парижем поддерживалась через Рудольфа Клемента, который ежедневно на мотоцикле покрывал довольно большие расстояния, чтобы отвезти письма Троцкого, забрать поступавшую на его имя корреспонденцию и привезти свежие газеты. Однажды Клемента, уже подъезжавшего к дому, где проживала вся компания, остановил полицейский, заметивший, что фонарик на его мотоцикле вышел из строя. Человек обычно твердый и находчивый, Клемент на этот раз растерялся, отказался назвать свой домашний адрес, вступил в пререкания со стражем порядка и в результате был препровожден в полицейский участок, где продолжал упорствовать. В итоге Клемента задержали для установления личности на ночь, но продержали в полиции 36 часов, подозревая в нем опасного преступника. Обращались с ним грубо, надели наручники, давали зуботычины. Мотоцикл тем временем был украден прямо у полицейского участка [388] .

388

Там же. С. 99.

Троцкие были крайне взволнованы исчезновением своего сотрудника. Но на следующее утро исчез еще один секретарь Троцкого, отправившийся в магазин. Оказалось, что жандармерия, заподозрив, что в Барбизоне скрывается какая-то банда, устроила за подозрительным районом слежку, выставила засаду и получала новую добычу в лице второго сотрудника Троцкого. В результате оба задержанных вынуждены были назвать место своего жительства и сообщить, что с ведома министерства внутренних дел на вилле инкогнито проживает важный иммигрант. Не поверив сообщению и сочтя его уловкой «преступников», не связавшись с министерством, местные ретивые жандармы со злобно рычавшими собаками вторглись в дом в сопровождении жаждавших сенсаций корреспондентов газет. Троцкий был вынужден раскрыть свое инкогнито, и на следующий день французская, а за ней и зарубежная пресса распространила сенсационную новость о том, что Барбизон оказался колыбелью мировой революции. В Барбизон даже приехал прокурор Французской республики, удостовериться, что Седов — действительно Троцкий [389] .

389

Троцкий Л. Дневники и письма. С. 99.