Левая политика. Текущий момент
Шрифт:
Путин — тот, которого мы все знаем — вырос из мечты об империи. Он, можно сказать, весь состоит из имперской риторики (не путать с политикой — тут он ведёт себя как обычный ограниченный бюрократ, коим на самом деле и является). И чем меньше Российская Федерация становится похожа на империю, тем больше ею притворяется.
Что любопытно, в этом же направлении действует и оппозиция. Кажется, что они с властью (начиная с 2000 года) состязаются — кто кого «переимперит». Все оппозиционные партии (разумеется, парламентские — о других сейчас речь не идёт) наперебой заявляют, что они — государственники, что они хотят сделать Россию великой державой (как вариант — «возродить» её) и помочь ей занять подобающее (подразумевается, что достаточно высокое) место в мире. Как ни странно,
Впрочем, странным этот факт кажется лишь на первый взгляд. Поскольку КПРФ в своей пропаганде эксплуатирует ностальгические (и, в меньшей степени, реваншистские) настроения, великодержавная риторика в её устах вполне уместна.
Однако на этом поле оппозиция неизменно проигрывает власти. Да это и закономерно. Зачем нам какая-то невнятная будущая империя, если господин Путин уже сказал, что мы должны сделать Россию единой, сильной? Мечтаешь об империи — так помогай Путину её строить. Да и в любом случае стремиться к великодержавности и при этом выступать против власти — как-то странно, вы не находите? Борьба с властью не может не ослабить государство — но как же тогда быть с империей?
Но большинство державников видит свой идеал в Советском Союзе. Вот вам, дескать, великая держава — так сказать, Империя, которую мы потеряли. Профукали, прохлопали ушами, чтоб не сказать покрепче.
На первый взгляд так оно и есть. Если не по всем признакам, то по большинству из них СССР был империей.
Однако давайте приглядимся к нему повнимательней. И начнём, пожалуй, с названия. «Союз… республик» — странноватое название для империи, вам не кажется? Оно подходит скорее для какого-то надгосударственного образования, для международного содружества — но не для великой державы с мощной центральной властью.
Бросается в глаза и то, что в этом названии нет никакой привязки ни к конкретной территории, ни к конкретному народу. «Союз Советских Социалистических Республик» вполне мог бы существовать где-нибудь в Африке или в Латинской Америке. Лишь бы там существовало несколько республик, они были советскими и социалистическими, и при этом объединились в союз.
Известно, что первоначально предполагалось: таким Союзом со временем должен был стать весь мир. После мировой революции всем странам мира предстояло стать советскими социалистическими республиками — и образовать союз. Ну а пока что такой союз возник лишь там, где это позволили обстоятельства — на части территории Евразии.
Таков СССР по своему изначальному замыслу. Однако в процессе становления ему и впрямь пришлось обрести многие черты империи: сильную (скорее даже сверхсильную) центральную власть, разветвлённую бюрократию и т. п. Могла ли индустриализация 30-х годов быть проведена не в империи? Если и могла, то вряд ли мы об этом узнаем — фраза о сослагательном наклонении в истории давно уже стала расхожей банальностью.
Рискну предположить, что гибель СССР была не в последнюю очередь предопределена его двойственной природой — тем фактом, что он одновременно был и империей (разумеется, в значительной мере — наследником Российской империи), и зародышем будущей Всемирной Республики Советов. Противоположные тенденции внутри «советского кентавра» в конце концов разорвали его. Впрочем, эта тема заслуживает отдельного исследования.
Вернёмся в наши дни. Да, сейчас многие наши сограждане мечтают об империи — точнее сказать, они ослеплены блеском великодержавной идеи. Но о чём они мечтают на самом деле? Об исполинском Медном Всаднике, — который будет, не замечая, топтать нас копытами своего бронзового коня? О всепроникающей бюрократии? О недосягаемом вожде-императоре, принимающем решения, не считаясь с нашей волей? О целях, ради которых мы будем отдавать силы и жизни — даже
Впрочем, многие полагают, что быть гражданином великой империи — почётно. Мол, достоинство державы добавляет личного достоинства и её высшим лицам (почёта, уважения и так далее). Да, это верно — если рассуждать в советских понятиях, где «государство» — это «все мы». Но сейчас-то это уже давно не так, и государство превратилось в институт, совершенно обособленный от общества. И, каким бы мощным оно ни было, на жизни гражданина — на его правах и достоинстве — это никак не сказывается. Империя может возвысить отдельного человека, лишь будучи демократической. Вот только демократическую империю можно встретить не чаще, чем уголовника, перевоспитавшегося на зоне.
Давно пора уже вспомнить старую истину: империя, как и всякое государство, есть аппарат подавления. Подавляет он неимущих — в интересах имущих. И только. Всякие эмоциональные отношения с ним попросту нелепы. Можно любить народ (или, скажем точнее, испытывать симпатию к его характерным чертам), можно любить страну. Но любить аппарат подавления — это уже даже не извращение.
Сегодня, в Российской Федерации, отдельный человек потерян — его не видно, его воля не имеет значения, его интересы для государства абсолютно не важны. Так неужели мы будем стремиться к империи — в которой его судьба будет точно такой же? Не лучше ли попытаться поставить человека в центр мироздания?
И — хоть убейте — лично я не вижу для этого другого средства, чем та самая Всемирная Республика Советов…
ИНТЕРВЬЮ
«Левые должны выдвинуть лозунг национализации культуры…
Главный редактор «Художественного журнала» Виктор Мизиано отвечает на вопросы Ильи Будрайтскиса
Первый вопрос, который хотелось бы задать, — о месте культуры, культурного производства в современной российской ситуации. Мне кажется, для определения позиций сегодня имеет смысл вспомнить классический марксистский, точнее, даже ленинский, подход к культуре. Речь идёт о концепции двух культур — культуры угнетателей и культуры угнетённых. Насколько сегодня, исходя из подобного классового отношения к вопросу, можно говорить об узурпации правящим классом культурного процесса как такового?
Мне кажется, опыт протестной культуры «классического» modernity — опыт авангарда, левой культуры ХХ века является на сегодняшний день скорее фактом, принадлежащим истории, чем фактом, на который можно было бы реально опираться в современной культурной работе. Ведь авангардная, протестная, критически-аналитическая культура ХХ века существовала в контексте мощных общественных движений, острой политической борьбы, которыми была отмечена эта эпоха. Подобная социальная динамика втягивала в ареал протестной культуры — культуры угнетённых — довольно широкий круг явлений и субъектов, в том числе и тех, кто себя и не отождествлял с последовательной левой позицией. Можно ли — останусь на профессионально близкой мне территории современного искусства — в полной мере связать с культурой угнетённых американский концептуализм или минимализм, европейское «бедное искусство»? Видимо, нет, как мы не можем назвать левым в политическом смысле даже Йозефа Бойса, который отдал дань политическому активизму анархистского толка, переплетая его при этом с разного рода артистическими шаманизмом, мифотворчеством и т. п. С этой точки зрения Бойс, несомненно, проигрывает такому художнику, как Ренато Гуттузо — художнику, кстати, на мой взгляд, очень хорошему, значимость которого ещё предстоит осознать, поскольку в усреднённом прогрессистском сознании он остаётся дискредитированным привязанностью к традиционной фигуративной живописи. Политически же Гуттузо маркировал себя недвусмысленно — был членом ЦК итальянской компартии и высказывал свою позицию программно и артикулировано. Кстати, тот же Бойс, кумир и лидер авангардной культуры, относился к Гуттузо с колоссальным уважением.
Перекресток
Проект «Поттер-Фанфикшн»
Фантастика:
фэнтези
рейтинг книги
