Левая рука тьмы
Шрифт:
— Нет, не знаю. Но если бы вы сами не признались мне, я должен был бы догадаться по вашему внешнему виду. Вы не восстановили силы, а переход был тяжелым. И я не знаю, где пределы ваших возможностей.
— Когда я окажусь на их грани, я скажу вам.
Меня раздражал его покровительственный тон. Он был на голову ниже меня, был сложен скорее как женщина, чем как мужчина, у него было больше жира, чем мускулов; когда мы шли рядом, я должен был укорачивать свои шаги, чтобы он мог приноровиться к ним, сдерживаться, чтобы он не бежал за санями: жеребец в упряжке вместе с мулом…
— Значит, вы считаете, что больше не больны?
— Да. Конечно, я устал. Так же, как и вы.
— Это верно, — сказал он. — Я беспокоюсь за вас. У нас впереди долгий путь.
Он не собирался покровительствовать мне. Он
С другой стороны, если он хочет отложить в сторону все сложившиеся представления о шифтгретторе, что, как я предполагал, он и делал по отношению ко мне, может, я должен ответить соответствующим образом, отказавшись от моего мужского самоуважения, которое он, конечно, понимал столь же плохо, как и я шифтгреттор…
— Сколько мы сегодня прошли?
Он обернулся, одарив меня легкой мягкой улыбкой.
— Шесть миль, — сказал он.
На следующий день мы оставили за собой семь миль, на другой день двенадцать и столько же на следующий день, когда вышли из-под дождей, из-под облаков и из района, где еще встречались люди. Это было на девятый день нашего похода. Мы были на пяти или шести тысячах футов над уровнем моря, на высоком плато, полном свидетельств вулканической деятельности и хаоса, который оставило появление молодых гор: мы оказались на Огненных Холмах в отрогах Хребта Симбенсин. Плато постепенно превращалось в долину, а долина в проход между высокими склонами. Когда мы достигли конца прохода, дождевые облака поредели. Холодный северный ветер окончательно разогнал их, открыв нашим взглядам пики справа и слева, темный базальт которых был покрыт снегом, и его островки и пятна ярко сверкали на внезапно появившемся солнце. Прямо перед нами, в нескольких сотнях футов внизу, поскольку тот же ветер разогнал скрывавшие их облака, лежали извилистые долины, заваленные глыбами льда и валунами. Долины пересекала огромная стена из льда и, подняв глаза, мы увидели воочию сам Лед. Ледник Гобрин, белизна которого бесконечно простиралась к северу, и от его слепящего сияния закрывались глаза.
Тут и там в долинах, среди россыпи камней и посреди больших массивов льда, высились черные отроги скал; одна такая масса вздымалась из плоскости плато чуть ли не до вершины пиков, между которыми мы находились, и с той стороны тянулся длинный, почти на милю, шлейф дыма. Подальше был другой, дымы тянулись из огненной печи, которая открылась среди льдов.
Эстравен с упряжью на плечах стоял рядом со мной, глядя на эту величественную и невыразимо пустынную местность.
— Я счастлив, что мне довелось при жизни увидеть это, — сказал он.
Я чувствовал то же, что и он. Это прекрасно, что мы видим перед собой конец похода, но главное, о чем мы будем думать в конце — это сам поход.
Здесь, на склонах, обращенных к северу, не дождило. Снежные поля простирались до долин и террас. Мы сняли колеса, поставив сани на полозья, одели лыжи и двинулись вниз, к северу, описывая дугу, и перед нами лежала безмолвная пустота, наполненная лишь огнем и льдом, на всем пространстве которой огромными черно-белыми буквами были написаны слова СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ. Но сани летели как перышко, и мы смеялись от радости.
16. МЕЖДУ ДРАМНЕРОМ И ДРАМЕГОЛЕМ
ДЕНЬ ОДИРНИ МЕСЯЦА ТЕРН. Ай спросил из спального мешка:
— Что вы там пишете, Харт?
— Отчет.
Он посмеялся.
— Я должен был вести журнал для Эйкуменских досье, но никогда не мог взяться за него, если у меня не было автосекретаря, который записывал с голоса.
Я объяснил, что записки предназначены для моих людей в Эстре, которые включат их, если сочтут достойными, в Книгу Домена. Слова эти заставили обернуться мыслью к моему Очагу и сыну. Я сделал усилие, чтобы избавиться от этих воспоминаний, и спросил:
— Ваш родитель… то есть ваши родители… они живы?
— Нет, — сказал Ай. — Умерли семьдесят лет назад.
Я удивился. Моему спутнику не было и тридцати лет.
— У вас годы другой продолжительности, чем у нас?
— Нет. Ах да, я понимаю. Я же прыгал
Давным-давно в Эренранге он объяснял мне, как время укорачивается на корабле, который летит меж звезд почти со скоростью света, но я не сопоставлял этот факт с продолжительностью человеческой жизни, или с жизнями тех, кого он оставлял в своем собственном мире. Когда для него проходило лишь несколько часов в этом непредставимом воображению корабле, летящем от одной планеты до другой, те, кого он оставил дома, старели и умирали, взрослели его дети… и я сказал:
— Я бы чувствовал себя изгнанником.
— Вы ради меня — а я ради вас, — сказал он, снова засмеявшись, и его легкий смех нарушил тяжелое молчание.
Эти три дня, после того, как мы спустились с перевала, были наполнены тяжелой и бесцельной работой, но Ай больше не впадал ни в уныние, ни в чрезмерные надежды: терпения у него оказалось больше, чем у меня. Может, лекарства окончательно ушли из его организма. Может быть, мы научились действовать рука об руку. Мы провели этот день, спускаясь с базальтового отрога, на который вчера вскарабкались. Из долины он выглядел как хорошая дорога среди Льда, но чем выше мы взбирались, тем больше нам встречалось каменистых осыпей и гладких каменных поверхностей, и уклон становился все круче, так что даже без саней мы не могли одолеть его. К вечеру мы спустились обратно к подножию морены, в каменистую долину. Здесь ничего не росло. Камни, россыпи гальки, валуны, грязь. Один из рукавов ледника ушел с этого склона пятьдесят или сто лет назад, оставив вокруг лишь голые кости земли, где не было ни плоти ее, ни травы. Тут и там из фумарол стлался тяжелый желтый дым, который, медленно извиваясь, тянулся по земле. В воздухе пахло серой. Температура была около 12 градусов, и вокруг было тихо и сумрачно. Я надеялся, что обильный снегопад не пойдет, пока мы не перевалим чертовы земли между этим местом и отрогом ледника, который видели с гребня в нескольких милях к западу. Он выглядел, как широкая ледяная река, спускавшаяся с плато между двумя горами-вулканами, обе из которых были увенчаны дымными шапками. Если мы успеем добраться отсюда до склонов ближайшего вулкана, то окажемся на дороге, ведущей на ледяное плато. К востоку от нас небольшой ледник превратился в ледяное озеро, но оно было все вздыблено и даже отсюда были видны глубокие провалы в нем; пересечь его с нашим снаряжением было невозможно. Мы решили идти к леднику между двумя вулканами, хотя, повернув к западу, мы теряли как минимум два дня на пути к цели, один из которых мы должны были идти к западу, а второй — выходить на прежний маршрут.
ДЕНЬ ОДПОСТХЕ МЕСЯЦА ТЕРН. Идет несерем. [8] Двигаться в таких условиях нельзя. Весь день мы оба спали. Сон пошел нам на пользу после полумесяца непрерывного движения.
ДЕНЬ ОДТОРМЕНБОД МЕСЯЦА ТЕРН. По-прежнему идет несерем. Спать больше не можем, хватит. Ай учит меня земной игре, когда маленькие камешки передвигаются по клеткам, называющейся «го», удивительно трудная игра. Как он заметил, тут вдоволь камней, чтобы наиграться в «го».
8
Обильный снег, который можно считать предвестником небольшой бури; случаются молнии.
Холод он уже переносит довольно хорошо, хотя странно видеть его в куртке и плаще с опущенным капюшоном, когда температура около нуля; когда мы тащим сани, и солнце достаточно высоко, и ветер не такой резкий, он сбрасывает с себя куртку и обливается потом, как один из нас. Мы должны были договориться, какую поддерживать температуру в палатке. Он хотел, чтобы было жарко, мне больше нравилась прохлада, и удобства одного из нас означали воспаление легких для другого. Договорились о чем-то среднем, и он дрожит, когда вылезает из своего спальника, пока я обливаюсь потом в своем, но договорившись, какое место занимает в палатке каждый из нас, мы в конце концов все привели в норму.