Левиафан
Шрифт:
«…В результате серии ядерных ударов возникнет множество независимых пожаров, которые, объединяясь в один мощный очаг, образуют огненный смерч, который уничтожит миллионные города, как это отмечалось в Дрездене и Гамбурге в конце второй мировой войны.
Интенсивное выделение тепла в центре такого смерча поднимет вверх громадные массы воздуха, создавая ураганы у поверхности земли, которые будут подавать все новые порции кислорода к очагу пожара. Смерч поднимет в стратосферу дым, пыль и сажу, которые образуют тучу, закрывающую солнечный свет, после чего наступит „ядерная ночь“ и, как следствие, „ядерная зима“.
Данное характерно при использовании примерно семидесяти пяти процентов суммарного потенциала ядерных держав. Это так называемая всеобщая ядерная
Сажа, дым и пыль в атмосфере над регионами северного полушария, подвергшимися атакам, из-за глобальной циркуляции атмосферы распространятся на огромные площади, через две недели накрыв все Северное полушарие и частично Южное.
Немаловажно, сколько времени сажа и пыль будут находиться в атмосфере и создавать непрозрачную пелену. Находящиеся в них частицы аэрозоля будут оседать на землю под действием силы тяжести и вымываться дождями. Все это приведет к тому, что ядерная зима затянется на неопределенное время.
В итоге, главным климатическим эффектом ядерной войны, независимо от ее сценария, станет „ядерная зима“ — резкое, сильное и длительное охлаждение воздуха над континентами. Особенно тяжелые последствия возможны летом, когда над сушей в Северном полушарии температура упадет ниже точки замерзания воды. Иными словами, все живое, что не сгорит в пожарах, вымерзнет.
„Ядерная зима“ повлечет за собой лавину губительных эффектов. Это прежде всего резкие температурные контрасты между сушей и океаном, поскольку последний обладает огромной термической инерцией, и воздух над ним охладится гораздо слабее.
Образовавшиеся на огромных площадях мертвые леса станут материалом для вторичных лесных пожаров. Разложение этой мертвой органики приведет к выбросу в атмосферу большого количества углекислого газа, в результате чего нарушится глобальный цикл углерода. Уничтожение растительности, особенно в тропиках, вызовет активную эрозию почвы.
Помимо названного, „ядерная зима“ несомненно, вызовет почти полное разрушение существующих ныне экосистем, столь важных для поддержания жизнедеятельности человека.
Критическая точка, после которой начнутся необратимые катастрофические изменения биосферы и климата Земли, уже определена. Ее „ядерный порог“ очень невысок и составляет порядка ста мегатонн.
Никакая система противоракетной обороны не сможет быть на сто процентов непроницаемой и гарантировать хотя бы относительную безопасность того или иного государства. Между тем, для непоправимой беды хватит и одного процента существующего ядерного арсенала, что составляет примерно сотню боеголовок межконтинентальных баллистических ракет, по совокупной мощности равных пяти тысячам „хиросимам“…»
Морев перевернул очередную страницу, но там начиналась новая, не относящаяся к прежней, тема.
— Что ж, — подумал он, — достаточно и этого. И впервые по-настоящему ощутил неотвратимость того, что должно было произойти.
Смерти Морев не боялся. Он достаточно долго служил на лодках и свыкся с мыслью о ней. Уверен он был и в экипаже. Каждый, прослуживший в подплаве несколько лет, в море неизбежно превращался в боевого зомби, автоматически выполнявшего все то, что от него требовалось. Это подтверждал опыт прошлой войны, который постоянно культивировался и вбивался в головы всех последующих поколений подводников.
Обведя глазами напряженно застывший на своих местах боевой расчет, Морев приказал сидящему на рулях боцману точнее держать глубину и повернулся к старпому.
— Юрий Михайлович, зайди к ракетчикам, а затем проверь все другие боевые посты. Меня интересует психологическое состояние людей.
— Слушаюсь, — кивнул старпом и, прихватив с собой ПДУ, исчез в полумраке люка.
На третьем часе напряженного ожидания, на трапе звякнула ступенька и тяжело отдуваясь в центральный поднялся заместитель.
— Вот, — протянул он Мореву подрагивающий в руке бланк
Чувствуя неотвратимое и каменея лицом, тот взял бланк и впился в него глазами. Там был приказ о нанесении ядерного удара десятью из шестнадцати ракет.
Чужим голосом командир оповестил об этом боевой расчет, на корабле сыграли тревогу, и крейсер стал выходить в ракетную атаку, совершая необходимые эволюции по глубине, скорости и курсу. В пульт управления ракетами были заложены извлеченные из пакета перфокарты. Затем Морев, заместитель и командир БЧ-2, вставив в него стрельбовые ключи, включили «ядерную кнопку». С этого момента пошел необратимый отсчет времени, отведенной автоматике для выполнения залпа. Вцепившись руками в подлокотники кресел, боевой расчет замер в напряженном ожидании.
Ровно через минуту корпус ракетоносца затрясся от титанических ударов, и отсеки наполнились глухим ревом.
Из шахт, одна за одной, стартовала и уносилась к поверхности ядерная смерть.
Как только автоматика подтвердила выход последней, бледный Морев отдал команду привести в исходное стартовый комплекс, после чего крейсер с дифферентом на нос ввинтился во мрак и на предельной скорости стал уходить из района старта.
В момент пуска ракет он, безусловно, был засечен из космоса, и со стороны США должен неизбежно последовать ответный удар.
Через несколько минут бешеной гонки, сзади раздался нарастающий гул, с подволока отсеков на головы подводников посыпались стекла плафонов, и ракетоносец завертело в гибельном водовороте пучин. Практически лишившись управления, он падал на дно.
Срываясь на крик и преодолевая оцепенение, Морев приказал уцепившемуся за пульт механику аварийно продуть концевые группы цистерн.
— Есть, — прохрипел тот и потянулся к панели управления.
Спустя секунду ракетоносец вздрогнул от рева врывающегося в цистерны воздуха высокого давления, под ногами мелко завибрировала палуба, и гибельное падение замедлилось.
— Боцман! — рули на всплытие, в турбинном, прибавить оборотов! — выплевывал из себя команды Морев, впившись глазами в дрожащую стрелку глубиномера.
На тысячеметровой отметке ее ход замедлился, черное жало дрожа застыло и потом нехотя покатилось обратно.
— Девятьсот, восемьсот, семьсот… — шевеля побелевшими губами, выдыхал из себя каждый в центральном, словно молитву.
— Так держать, — сглотнул застывший в горле ком Морев, когда ракетоносец вышел на рабочую глубину, и, смахнув ладонью катящийся со лба пот, обессилено откинулся в кресле.
Ни он, ни другие в центральном посту еще не верили, что пучина выпустила корабль из своих роковых объятий. Провалившись на запредельную глубину, он остался цел и, судя по всему, не особенно пострадал.
Вскоре это подтвердилось и поступившими из отсеков докладами. В девятом вышла из строя автоматика, а в первом разгерметизировалась аккумуляторная яма и произошла утечка водорода. Не считая многочисленных синяков и ушибов, легко отделалась и команда. Однако ее психологическое состояние внушало опасения.
Все без исключения были глубоко подавлены и опустошены. Каждый с ужасом понимал, что свершилось непоправимое и сейчас в адском смерче погибает все то, что есть на суше. В том числе их родные и близкие.
Как и следовало ожидать, Морев вернулся к реальности первым. Сказался груз ответственности и многолетний, доведенный до автоматизма опыт принятия решений. Первым делом следовало уйти в запасной район, выйти на связь с командованием и получить дальнейшие указания. Согласно имеющейся на «особый период» инструкции, поставленную перед ним задачу корабль выполнил и должен следовать в базу. Если она, конечно, еще существует.
По канонам ядерной доктрины, которую знали все командиры стратегических ракетоносцев, базы, как таковой, скорее всего, нет. Они уничтожаются в первую очередь. Это Морев понимал со всей очевидностью и особых иллюзий на этот счет не питал. Но гарнизон, откуда пришел в Атлантику его крейсер, был особым. Еще в советские времена, в базальтовом массиве примыкающих к морю сопок, на глубине более сотни метров была создана вторая, предназначенная на «особый период» база, со всей необходимой для ведения ядерной войны инфраструктурой.