Левиафан
Шрифт:
— Со срочным донесением для государыни императрицы.
— Дай, — протянул блеснувшую перстнями руку Потемкин, и адъютант вручил ему засургученый бумажный пакет.
— Жди, — также мягко сказал князь и исчез за дверью.
Вскоре дверь снова отворилась и князь пригласил Морозова войти.
Затаив дыхание, тот шагнул через порог и почувствовал тонкий запах духов. В центре небольшой, изысканно обставленной комнаты, у резного, красного дерева столика, в высоком кресле сидела императрица, одетая в простое голубое платье и капор, и, держа
— Друг мой, — обеспокоенным голосом спросила она, — здоров ли Алексей Петрович?
— Здоров, ваше высочество, — склонился в поклоне Морозов.
— Вы знакомы с содержанием письма?
— Да, я писал его под диктовку его высокопревосходительства, — подтвердил тот.
— И это все правда? — сделала большие глаза Императрица.
— Истинная правда, — осенил себя крестом адъютант.
— М-да, — хмыкнул рассматривавший в это время фотографию крейсера светлейший. — Чертовщина какая-то. Не корабль, а химера. И картинка сия не красками писана, — послюнявив палец, провел он по глянцевой поверхности фотографии. — А ну-ка, присядь, и расскажи нам обо всем подробно.
— Да-да, — поддержала светлейшего Императрица, — вот сюда, — указала она на банкетку рядом с собой.
И осторожно присев на краешек, Морозов начал свой необычный рассказ.
Сначала в глазах слушателей сквозило недоверие, затем оно сменилось неподдельным интересом.
— Да, брат, — сказал светлейший, когда капитан-лейтенант закончил. — Все сие столь необычно, что трудно поверить. А ты как считаешь, матушка? — взглянул он на императрицу.
— Вы люди военные, вам виднее, — дипломатично ответила та.
— Сие точно, — согласился князь и, взяв со столика золоченый колокольчик, позвонил в него. Из второй, одностворчатой двери комнаты тут же появился лакей и застыл в ожидании.
— Принеси-ка нам, любезный, графинчик перцовки и соленых огурчиков, — велел ему светлейший.
Когда желаемое было доставлено и слуга величаво удалился, князь набулькал золотистой перцовки в две серебряные чарки и одну поднес адъютанту.
— Давай выпьем, чтоб лучше думалось, — сказал он ему. — А то у меня сплошная каша в голове. Залпом выпил и захрустел пупырчатым огурцом.
Морозов вопросительно взглянул на Императрицу, та кивнула, и он проглотил перцовку, не ощущая вкуса.
— Вот теперь вроде бы полегчало, — сказал ни к кому не обращаясь светлейший. — А ну-ка, давай по второй, — наполнил он чарки. Выпили.
Все это время Екатерина внимательно рассматривала фотографию крейсера и о чем-то думала.
— Так что будем делать, матушка? — грузно уселся в кресло светлейший. — Все это, — кивнул он на фото, — весьма занимательно.
— Весьма, — согласилась императрица. — А посему, Григорий Александрович, наклонилась она к фавориту, — прошу тебя немедля ехать в Архангельск и самому во всем разобраться.
— Ова? — высоко вскинул брови светлейший. — Нешто у тебя, матушка, нет кого помоложе
— Таких как ты, нет, — со значением ответила Екатерина и осторожно положила снимок на столик.
— И то верно, — самодовольно качнул головой светлейший. — Ну что, поедем, господин капитан? — обратился он к Морозову.
— Я к вашим услугам, ваша светлость! — быстро встал тот со своего места.
— Только гляди, если что не так, повешу, — погрозил ему пальцем светлейший.
— Вешайте! — с готовностью ответил Морозов и вытянулся во фрунт.
— А ты, однако, смел, голубчик, — величаво поднялась с кресла императрица. — Вот тебе за труды, — сняла она с пальца золотой перстень с бриллиантом и протянула Морозову.
— Премного благодарен, ваше величество, — растроганно сказал тот и поклонился.
— Ну, ты давай, братец, подожди меня там, — ткнул пальцем светлейший на дверь. — Я сейчас буду.
Следующим утром, едва над столицей занялась заря, поезд со светлейшим тронулся в путь. Если того требовало дело, ленивый от природы и склонный к сибаритству светлейший проявлял небывалую энергию и распорядительность.
Впереди катила его золоченая, роскошная карета, в которой покачивались на мягких подушках Потемкин с Морозовым, за ней массивный рыдван с личным поваром и дорожными припасами; замыкал шествие десяток лейб-гусар в зеленых доломанах и меховых шапках с красными шлыками, во главе с ротмистром.
Ночевали на почтовых станциях, приводя в неописуемый трепет их смотрителей. Во время короткого отдыха светлейший бражничал с Морозовым и ротмистром, отличавшимся необычайной стойкостью в выпивке, в громадных количествах поедал редьку и квашеную капусту, а между делом играл с офицерами в карты.
Двигались достаточно быстро и без особых приключений, если не считать выбитых ротмистром зубов у нескольких нерадивых смотрителей, да зарубленного гусаром конокрада, пытавшегося угнать лошадь.
На седьмой день, в утреннем полумраке миновав шлагбаум с караульной будкой, въехали в Архангельск, где, как и две недели назад, стояла небывало теплая погода, и направились к резиденции генерал-губернатора. Вопреки ожиданиям, он был уже на ногах и искренне обрадовался столь высокому гостю. Светлейший, как и Екатерина, ценя умных и деятельных людей, всегда благоволил к Мельгунову, выделяя его из числа других губернаторов.
— Ну, как поживаешь, Алексей Петрович? — сказал он, облобызав хозяина. — Я к тебе по повелению матушки.
— Все хорошо, ваше сиятельство, — ответил Мельгунов. — Как здоровье государыни-императрицы?
— Слава богу, — слегка качнул головой светлейший. — Да вот только ты, Алексей Петрович, со своим адъютантом, — кивнул он на Морозова, — привел нас с матушкой в изрядное замешательство. Давай, вези в порт, сам хочу лицезреть сей корабль. Тем паче, что к флоту дело имею прямое.
— Как прикажете, ваша светлость, — сказал Мельгунов. — Вот только велю подать карету.