Левитан
Шрифт:
Вскоре Исаак Ильич пришел к приходскому священнику, прося разрешения сделать этюд церквушки снаружи и внутри. Ржавый замок давно не отпирали. На другой день Левитан явился с пузырьком подсолнечного масла. Священник, посмеиваясь, экономно покапал в замочную скважину, на дужку, и сказал:
– - Помазание елеем... Ваше рвение да будет угодно Флору и Лавру, во имя коих созидался сей храм...
Но все-таки пришлось звать слесаря. Замок загремел и развалился, как сломанный крендель. Только с приходом мастера Исаак Ильич вступил внутрь помещения. Здесь, как и снаружи, на всем, сверху донизу, словно мелкая сизая шерстка, был мох, плесень; почернелые образа с еле проступающими ликами. Пауки покрыли своими искусными
Исаака Ильича оставили одного. Он стал писать, волнуясь, представляя себе отдаленных временем людей, когда-то заполнявших церквушку. Софья Петровна пришла позже. Ее охватило желание оживить этот старый некрополь, зажечь в нем огни, накурить ладаном. Левитан увлекся. Он понимал, как
художник, всю декоративную прелесть совершаемого обряда в такой древней руине.
Священник сначала не соглашался служить в опасном месте. Художники настаивали. Наконец он позвал дьячка. Старики служили обедню для двух любопытных людей. Было все по порядку. На старой звоннице сторож зазвонил в маленький древний колокол.
Под карнизами спокойно жили голуби. Небывалый звон вспугнул их. С шумом и резким треском крылышек взвились выше единственной главки на церквушке и стали кружиться вокруг нее. Священник и дьячок, оба дряхлые, желтые, с чахлыми голосами, всем своим видом подходили к общему запустению. Батюшка не пожалел ладана для заказной обедни. Густыми, завивающимися облачками плыл дым из кадила, словно в нем жгли бересту. Огарки полупудовых свечей чадили в нескольких подсвечниках. Заказчики просили, чтобы риза на священнике была самая древняя, какую только можно достать в Плесе. Священник перерыл всю свою ризницу, нашли ризу столетней давности, из золотой, потускневшей парчи.
Уже в самом начале обедни, при первых возгласах, Левитан заволновался. Софья Петровна заметила на глазах его слезы. Вдруг он наклонился к ней и стал расспрашивать, как и куда ставят свечи. Батюшка и дьячок служили, косясь на удивительного богомольца, который ни разу не перекрестился, но бродил у иконостаса с пучком свечей и ко всем образам ставил их. Щеки Левитана заалелись. Он конфузился улыбающейся Софьи Петровны и старался смотреть мимо нее.
В узенькие окна наискось светило солнце. Пять золотых мечей рассекали небольшое просгранство и упирались в широкие седые половицы пола, неровно струганные топором. Между солнечными полосами оставались сумерки, заполненные голубоватым качающимся ладаном.
Звон со старой звонницы слушали не одни заказчики. Он растревожил сердца трех старух, почти таких же древних, как черные иконы в иконостасе. Старухи пришли в старинных темных сарафанах, в черных платках, встали в углу в ряд. Левитан подумал, что где-то таких старух он видал. Художник вспомнил своего товарища М. В. Нестерова. Да это на его картинах такими изображались люди древней Руси. После обедни Исаак Ильич подошел к богомолкам. Они рассказали, что лет пятьдесят тому назад венчались в этой церквушке.
Левитан окончил этюды, церковь заперли большим крепким замком, голуби снова спокойно заворковали на карнизах. После Левитана каждый художник, посещавший Плес, непременно писал эту церквушку. Было в ней что-то притягательное, поэтическое, создаваемое прекрасным расположением памятника старины, красивой и оригинальной его архитектурой.
В сложной душе Левитана уживалось несоединимо ясное, пушкинское, реальное представление о мире и, одновременно, таинственное, мистическое. Он не раз стоял где-нибудь в глухой деревенской церквушке за вечерней службой, его знобило, он находил какую-то для себя особую
– - Послушайте... Ведь это же удивительно... Как хорошо...
По просьбе Левитана Софья Петровна иногда читала ему псалтырь или евангелие.
В Плесе к Исааку Ильичу не только привыкли, но у него завязались хорошие отношения с разными людьми. Он подружился с одной красивой женщиной-старообрядкой. Семейная жизнь ее была ужасная. Женщина искала выхода и не находила его. Одинокая, беззащитная, она в отчаянии выходила на волжский берег. От смертного шага ее удерживали какие-то последние привязанности к миру. Они окрепли после знакомства с художниками. Она решила уйти из семьи. Подробности этого ухода, редкого в то суровое и варварское время, в патриархальном домостроевском городке, обсуждались подолгу, часами. Встречались по вечерам, чтобы ничей чужой глаз не заметил, не повредил задуманному делу. Софья Петровна поджидала старообрядку в подгородной роще, куда прибегала возбужденная, оглядывающаяся на свой след женщина. Левитан стерег их на пригорке, внимательно осматривая окрестности, чтобы не пропустить опасного соглядатая, почуявшего неладное в тихом и рабском своем Плесе. Левитан был доволен, когда наконец удалось счастливое бегство из Плеса молодой мятежницы. На этой стороже художник подсмотрел мотив картины "Вечер. Золотой Плес".
Белый зонт каждое утро начал подыматься на том самом месте, где вечером художник стерег женщин, одновременно наблюдая за тихой розовой зарей, догоравшей над городком, над волжским Плесом, за необходимым художнику освещением и красками.
Исаак Ильич жил полной жизнью. Огромная художественная работа сменялась страстью к охоте. Любимица Веста вскакивала, едва он брал ружье. Она сопровождала его всюду на этюдах, ленивая и сонная, почти как мертвая, лежала в тени зонта, поднимала голову только на громкоголосых прохожих. Теперь она мгновенно преображалась, начинала скулить, носиться по дороге, прыгать на охотника, ставя
ему мохнатые, крупные лапы на грудь. В Софье Петровне Левитан нашел яростного товарища-охотника. Она ходила по-мужски, широко и размашисто. Кувшинникова была выносливее неутомимого своего спутника. Они бродили по полям, перелескам, низинам и оврагам с рассвета до ночи. В охотничьем азарте забирались очень далеко, иногда ночевали в лесу. Их настигали грозы, ливни, ветры, холодные ночи с утренниками.
Северные лета шатки и коварны. Промокшие под дождем, они весело смеялись, разводили костер, сушились. Женское платье просыхало скорее, и Софья Петровна была счастлива, когда Левитан не отказывался согреться первым в ее теплой кофточке. Кувшинникова хохотала и хлопала в ладоши, любуясь смешным и милым ей видом художника. Охотничье состязание разделяло их почти как недругов. Каждый хотел настрелять больше. Они вытряхивали друг у друга ягдташи и пересчитывали добычу. Подчас жестоко ссорились.
Однажды рано утром собрались в заречные луга. Лодочник еще спал, и его пришлось долго дожидаться. Левитан подстерегал дичь, которая могла вылететь из ближней рощи на водопой. Ее не было. Одни чайки крикливо кружили над Волгой и метко садились на воду с небольшой рябью, добывая мелкую рыбешку. Белоснежные птицы, отяжелев, утратив стремительность и плавность, подымались с серебряными рыбками в клювах. Чайки несли свой корм, держа его поперек за спинки, смешные, как бы усатые. Вдруг Левитан неожиданно выстрелил. Звонко ударила дробь. Кувшинникова даже вскрикнула от негодования. Исаак Ильич убил чайку. Несколько серебристых перышек всплыли в воздухе. Птица упала на мель. Вода раздалась, далеко разлетелись брызги -- и все успокоилось. Веста помчалась и принесла в оскаленных зубах добычу охотнику.