Левый берег
Шрифт:
— Уяснил, — растерянно ответил Крук. — А чего случилось то?
— Есть информация о возможных провокациях. Могут быть нападения на штаб. Ничего достоверно пока не ясно. Но готовыми надо быть все равно…
И с этого самого звонка занялось у Круга в душе вот это самое поганое чувство. Кто знает, может, от испорченного вечера, от серьезного голоса брата. Хотя, у него другой интонации и не было никогда. А может, Степан чутко, по-родственному, по-братски, уловил в голосе Пети какие-то нотки, которые тот старался скрыть? Так или иначе, тревожность его и мрачность постепенно передавалась бойцам. Он
Верный присяге на верность Вольной Краине, Кировогорский штаб КОН изготовился к схватке.
23.08.2009. Краина, 1 км к северо-западу от г. Гайсокол. Трасса Т-0208. 02:57
"Опять руки вспотели…".
Капитан незаметным движением вытер ладони о штаны. Давненько он не чувствовал этого… Чего "этого"? Да он, спроси его, сам бы не смог точно описать это чувство. Какая-то дикая смесь эмоций. Она не была результатом войны или службы в армии, хотя и первое и второе сильно изменили Ланевского. Это он и сам понимал…
Не то, чтобы он стал злее. Не так скорее… И не черствее, не недоверчивее… Все — не то.
Была у капитана по этому поводу своя теория. На войне, наблюдая за солдатами, он заметил, что их инстинкты, да-да, те самые животные инстинкты, загнанные глубоко внутрь человеческого существа путем его воспитания в цивилизованном и даже где-то гуманном обществе, постепенно "вылезают" наружу, становятся гораздо более значимыми в смысле мотивации их поступков. Проще говоря, человек на войне становится гораздо ближе к животному, чем любой мирный городской житель.
Сначала он стал замечать это за своими подчиненными. А потом понял, что и сам стал таким же. Вот, к примеру… Он со своим взводом — в глубоком рейде. Идут по лесу, не идут даже, скользят. И вдруг боец какой-нибудь остановится как вкопанный и взглядом по "зеленке" шарит, будто бы даже воздух ноздрями всасывает как то особенно чутко. Ланевский, увидев такое в очередной раз, вдруг понял, кого же ему напоминают его бойцы в таком вот положении. Волков, вот кого… Точь-в-точь как дикие звери. Останавливаются, своим животным чутьем чувствуя опасность, зыкают по сторонам, врага ищут…
Казалось бы, рационального объяснения такому поведению человека нет. Он может остановиться, услышав звук, увидев что-то, наконец, почувствовав запах. Но чтобы просто так, повинуясь какому-то необъяснимому чутью… С точки зрения науки — непонятно. А, тем не менее, капитан стал свидетелем нескольких случаев, когда эти самые инстинкты спасали жизнь не только самому солдату, но и всей группе. Естественно, учитывая природное неравенство людей, и в этих вопросах были более "развитые" и, соответственно, менее. Причем, что удивительно, острота этих инстинктов никак не была связана с интеллектуальным уровнем человека. Просто один чувствовал острее, другой — не так остро. И все…
Ланевский надел себе на ухо хитрый прибор, выданный связистом по пути всем бойцам, и пригнул микрофон поближе ко рту.
— Давай связь проверим, — не оборачиваясь, проговорил он.
— Дмитрий Петрович, сделайте перекличку… — послышалось сзади от связиста.
— Четвертый, на связь.
— Четвертый слушает, — отозвалось в ухе.
"Местность
— Все в норме, командир, — доложил Ярик.
Ланевский буркнул в ответ что-то неопределенное. В салоне вновь стало тихо.
Чувство, которое он испытывал сейчас, было ему знакомо очень давно. В нем было многое: страх, сосредоточенность, злость, азарт, еще что-то… Такое состояние наступало тогда, когда капитану предстояло вступить в схватку с врагом. Ладони потели, в горле пересыхало, в груди будто бы копилась какая-то энергия, готовая в нужный момент выплеснуться наружу.
Прошло много лет, но Ланевский как сейчас помнил тот день, когда он впервые вступил в бой. Он тогда пошел в первый класс. Родители не провожали его, потому что школа располагалась совсем рядом. Но для того чтобы до нее добраться, надо было пересечь большой, окруженный с четырех сторон "многоэтажками", двор.
Однако тут маленького Диму и поджидала опасность: большая рыжая злющая дворовая собака. Излюбленным местом отдыха грозного животного была асфальтовая дорожка, разрезающая двор наискосок и ведущая как раз к зданию школы. Собака заприметила первоклассника еще с первых дней сентября, и при его появлении злобно рычала и лаяла. Насколько малыш ее боялся — было не передать словами. Каждый день Дима, теряя несколько минут, боязливо обходил двор по периметру вдоль домов, только для того, чтобы не встречаться со своим врагом.
Однажды это заметил отец.
— Почему ты не идешь по дорожке? — спросил он, присев на корточки и посмотрев сыну в глаза.
Дима долго отмалчивался, но отец все-таки выдавил из него признание.
— Сейчас ты пойдешь туда, и пройдешь мимо нее, — требовательно, но поглаживая его по плечу, сказал отец.
— Нет, папа! Я боюсь! — крикнул Дима.
На глазах наворачивались слезы.
— Я знаю, — спокойно ответил папа. — Я знаю, как ты ее боишься. Но ты не знаешь, как она боится тебя. Иди на нее и смотри ей прямо в глаза. Вот увидишь — она отбежит с дорожки. Она уступит тебе, потому что ты сильнее ее.
— Я боюсь, — повторил малыш.
— Ты должен это сделать сынок, — убежденно сказал отец. — Если ты не можешь победить собаку, ты всегда будешь самым слабым. И тебя все будут обижать. Она отойдет, я тебе обещаю…
Первоклассник собрал всю волю в кулак и двинулся по дорожке навстречу опасности. Вот тогда он впервые и почувствовал это… Ему было жутко страшно, но Дима знал, что уже не свернет с пути, не уступит, даже если этот монстр его сожрет. Спиной он чувствовал полный надежды взгляд отца. Мальчик знал, что папа очень огорчится, если он испугается. А папу он очень любил, и расстроить отца — это было для него намного страшнее, чем все собаки на земле.