Левый фланг

Бурлак Борис Сергеевич

Светало. Толбухин открыл глаза, медленно возвращаясь к венгерской яви. Наконец он решительно встал, будто разом сбросив с плеч груз времени. Боль в затылке улеглась. Подошел к окну. По улице лениво тек утренний туман. Туман, из-за которого приходится чуть ли не всякий раз откладывать артиллерийскую подготовку.

Она началась только в 10.45. И с этой минуты кончились противоречивые раздумья, сомнения, поиски новых вариантов боя. Как литератор, сдав готовую рукопись в набор, с душевным трепетом ждет первого читательского отклика, так и военачальник, отдавший выстраданный приказ на наступление, ждет первых вестей с передовой.

Но книгу можно еще поправить, хотя и говорят, что написано пером, то не вырубишь топором, а боевые директивы исправляются куда труднее, и не чернилами — людской кровью.

Ну, М а р г а р и т а, что скажешь ты сейчас в ответ нашей К а т ю ш е?

Комфронтом, обычно спокойный, даже флегматичный, был возбужден сегодня, как разгорячившийся комбат перед атакой. В такие минуты он становился неподвижным. Большое сражение было его стихией.

Едва гул заключительного аккорда РС перемахнул обратным всплеском через фронт, как пехота поднялась в атаку. Из-за Дуная показались косяки штурмовиков: «ИЛы» шли низко, на бреющем полете, пробивая густые облака, нависшие над Венгерской равниной.

К исходу дня обе армии — 46-я и 4-я гвардейская — взломали первую полосу мощной обороны противника и начали, каждая на своем участке, обтекать с востока и запада озеро Веленце.

На следующий день Толбухин ввел в дело механизированные корпуса генералов Свиридова и Каткова. Он методично наращивал удары, чтобы надолго не застрять и лабиринте немецких укреплений. Как раз 21 декабря стало известно о том, что в Дебрецене создано Временное Национальное правительство Венгрии: наконец-то громоздкая военная колесница Гитлера, потеряв последнюю пристяжную в своей упряжке, осталась с одним коренником.

Наступил день третий. Толбухину каждый час докладывали о медленном, но безостановочном продвижении пехоты. А в тылу еще ждал очереди 18-й танковый корпус. Какое это искушение — резервы: нет для военачальника большего соблазна, чем свежие, стоящие наготове войска, которые не терпится поскорее ввести в бой. Но и упустить выгодный момент тоже худо. И он приказал командарму-46:

— Танки — в прорыв. Давайте, действуйте.

Немцы не выдержали: линии Маргариты больше не существовало. Ударные дивизии, днем и ночью развивая успех, заняли Секешфехервар и Бичке; 18-й танковый корпус вышел к Дунаю, сбоем взял Эстергом и соединился с передовыми частями Второго Украинского.

Накануне Нового года директива Ставки Верховного Главнокомандования была выполнена полностью: 46-я армия стала лицом на восток, образовав внутренний фронт окружения Будапешта, а 4-я гвардейская армия, на ходу развернувшись на запад, образовала внешний фронт. Расстояние между ними достигало шестидесяти километров.

— Вот так, — с удовольствием потирая руки, сказал командующий, когда начальник штаба доложил ему, что войска приступили к земляным работам.

Он тут же вызвал к себе начальника разведки генерала Рогова и распорядился установить тщательное наблюдение за противником.

— Хорошо бы сейчас взять контрольных пленных на внешнем кольце окружения.

Начальник разведки и сам отлично понимал, как это важно. Во время глубокого наступления даже на тысячные толпы пленных фрицев никто внимания не обращает, а в обороне каждый пленный — редкая находка. Оборона — горячая пора для разведчиков.

Отпустив Рогова, маршал долго вглядывался в новую линию фронта. Она брала начало в Эстергоме,

извивалась по правому берегу Дуная вверх по течению; близ города Комаром резко, под прямым углом, отворачивала к югу, в сторону Балатона; огибала озеро с востока; снова круто уходила на юг, где упиралась в левый берег Дравы, и, в точности повторяя все извивы этого дунайского притока, замыкалась на том же Дунае, за которым, в случае чего, как и за Волгой под Сталинградом, для нас земли уже не было. «Надо поглубже зарываться здесь», — решил командующий. В те последние дни сорок четвертого он, разумеется, и предположить не мог, что вскоре в районе Будапешта развернутся многодневные тяжелые бои, равные если не по масштабу, то по напряжению сталинградским; но эта нечаянная параллель возникала у него все чаще, ввиду некоторой схожести оперативной обстановки. А в действительности ничего общего между Сталинградом и Будапештом, конечно, не было: их разделяли целых два года победоносного наступления по всему фронту.

Утром адъютант доложил Толбухину, что по пути из Югославии на КП заехал комкор-68 генерал Шкодунович.

— Давай его ко мне на расправу! — сказал командующий. Он был настроен бодро: еще бы, сегодня за всю неделю непрерывных боев отоспался вдоволь.

Генерал Шкодунович, одетый очень скромно, по-солдатски, — туго затянутая грубым ремнем простая гимнастерка, яловые рабочие сапоги, неброские, шитые зеленым шелком полевые погоны, — вошел в комнату маршала и остановился у порога в привычном положении «смирно».

— Как помолодел! — дружески встретил его Толбухин, оглядывая с головы до ног. — А затянулся-то, как лейтенант-выпускник. Вот уж я так не могу… Садитесь, рассказывайте, не томите душу!

Комкор, стараясь экономить время, начал было в темпе донесения, но Толбухин остановил его:

— А нельзя ли поподробнее, Николай Николаевич.

И тогда он, сменив штабной стиль на обиходный, рассказал о последних боях в Югославии не спеша, со всеми подробностями. В конце даже поделился своими впечатлениями о Первой болгарской армии, которой его корпус сдал боевой участок.

— На болгарские дивизии я надеюсь как на собственные, — сказал Толбухин. — Им только бы добавить тяжелого оружия. Болгары не подведут. Я уже не говорю о югославских дивизиях, югославы имеют серьезный опыт борьбы с немцами. Как они там дрались?

— Великолепно. Героизм поистине массовый.

— Приятно иметь таких партнеров на войне.

— Недаром Третий Украинский называют интернациональным фронтом.

— Кто называет? — оживился Толбухин.

— Слышал от солдат.

— Солдаты скажут! Помню, на Днестре наш фронт окрестили в и н о г р а д н ы м. Это дошло, кажется, до Ставки. Недаром генерал Антонов не раз величал меня командующим В и н о г р а д н ы м ф р о н т о м, считая, видимо, что у нас, на юге, сущий рай, а не война. Так где сейчас ваш корпус?

— На марше, в районе Секешфехервара.

Толбухин встал, подошел к оперативной карте.

— Я тут уже подыскал для вас работенку по знакомству! Видите, вот этот выступ, окаймляющий горы Вертэшхедьшэг? Так вот, на этом выступе вам придется сменить донских казаков. Поступите в распоряжение нового х о з я и н а — командарма четвертой гвардейской.

— Вместе с гвардией мне воевать не приходилось.

— Все мы одной закваски. И сочтемся славою, как говорил поэт. Надеюсь, что корпус не дрогнет, если что.